Это отчуждение мучительно длилось до сих пор, и Отто даже не знал, как отреагировали его родные на его смену гражданства и получение такой важной должности при дворе. Обвинили бы они его снова в предательстве родной страны, или что-то все же понятно стало и им в этой разлуке?
Этот вопрос тоже по сей день оставался без ответа.
От Джека не было ни весточки, что не удивляло. Уже не было меж ними ничего, что заставляло бы держаться вместе. Кроме одной неудобной тайны. Зная хитрость и предприимчивость журналиста, Отто был готов к тому, что его старания по уничтожению фотографий и негативов вполне могут пройти даром. Но Джек уже год как молчал. Разумеется, если не считать его заметок в “Имперском Вестнике” по поводу далекой страны, в которой он оказался. Фон Штирлиц не слишком-то интересовался таинственным Нихоном, но имя журналиста однажды невольно заприметил, когда пролистывал газету. Они с Лондоном, заметил врач, в чем-то были схожи, хотя бы в том, что оба не мыслили своей жизни без работы, и имели счастье отдавать этой работе большую часть своего времени. Неизвестно было, чем еще кроме журналистики занят Джек, и приносит ли ему это радость. Но про себя Отто мог сказать с полной уверенностью – сколь бы удачно ни складывалась его деятельность на профессиональном поприще, остальные его жизненные обстоятельства могли бы стать лучше.
Одним словом, жизнь его была вполне спокойна, хоть в ней многого и не доставало. Такую жизнь было за что ценить, если бы не это зыбкое, чуть отчужденное от окружающих положение. Фон Штирлиц хотел бы сблизиться с этими вполне симпатичными ему людьми, избыть недоразумения и недомолвки, но пока он чувствовал себя словно комета, пересекающая созвездие. И хотелось бы ему стать одной из звезд, да не за что было зацепиться.
-Мой Император, я требую политического убежища.
Наполеон оторвался от какого-то письма и с недоумением воззрился на своего Советника.
-Что случилось?
-Виконт, – Бальзак вошел, запер за собою дверь и устало покачал головой. – Кое-кто сообщил мне, будто сей достойный муж поджидает меня у моего кабинета, и я ставлю вас в известность, что намереваюсь пересидеть тяжелую годину в этих стенах.
-О боже, – Император рассеянно опустил недочитанное послание на стол с трудом борясь с желанием расплыться в улыбке, и все же проигрывая ему. – А зачем ты понадобился Гаммелю, душа моя?
-Насколько я понял, он намеревается посвятить меня в подробности своих первых шагов на ответственном посту, а заодно спросить моего мнения об отчетных ведомостях Синода.
-Так поди скажи ему свое драгоценное мнение, уважь прокурора – это разве тебе трудно?
-Пускай пришлет мне свои бумаги по почте, – неумолимо поджал губы Бальзак.
-Ты совершенно зря так беспокоишься, – покачал головой правитель. – По-моему, ты ему очень нравишься: иначе зачем бы он стал оказывать тебе внимание?
-Я ума не приложу, зачем, мой Император. Вынужден сознаться, это для меня вопрос без ответа.
-Ну так я тебе скажу: Гаммель определенно симпатизирует людям вроде тебя, Макса или вот той же старушки Инспекто – ты только вспомни какая она грымза!.. Вобла сушеная, а не женщина… Я так понимаю, прокурора привлекают те, кто столь разительно отличен от него самого. У него благородное, хоть и излишне впечатлительное сердце, он ценит ум и достоинство, и я не могу его за это винить. Почему бы тебе не попытаться с ним завязать дружбу?
Бальзак опустился на стул у окна, предварительно сняв с него стопку перевязанных бечевкой бумаг и отложив на подоконник.
-Потому что я чувствую себя беспомощным, вот почему. Вы уже однажды советовали мне наладить взаимоотношения с канцлером, и это не окончилось ничем хорошим: даже переписываться для нас мука, и я вынужден был просить вас избавить меня от этой повинности.
-Баль, – терпеливо вздохнул Император. – Но Гюго и Гаммель разные люди.
-И я даже не знаю, кто из них хуже…
-Любовь моя, в этом и заключается суть общения с людьми. Человек ищет, пробует каждого на зуб, а не ждет у моря погоды: когда там к его берегу прибьет кого-то, кто его более или менее устроит… – монарх запнулся, поймав выразительный – вернее, не выразительный, но ему отлично понятный – взгляд Высочайшего Советника. – Единственный способ узнать, можно ли доверять человеку – это доверять ему, Баль. Не выйдет – что ж, значит так тому и быть, но как же можно отказываться, еще даже не попробовав?
-Я ведь могу спрогнозировать, как будут развиваться события, на основе уже имеющихся у меня данных, – качнул головой Бальзак. – Не могу себе вообразить, ради чего мы могли бы начать с виконтом общение накоротке…
-Ради взаимного удовольствия, – немедленно просветил его Наполеон. – Он будет таскать тебя с собой по модным магазинам и вопрошать, идет ли ему или не идет новый наряд, а ты возводить глаза к потолку и взывать к его разуму. Вам обоим это занятие придется по вкусу, уж мне-то доподлинно это известно…
-Гаммель и тебя к благому делу привлечет, – между тем размечтался Наполеон. – Принарядит, как куколку, мне на радость – а то ведь ты сам таким заниматься не станешь, я-то знаю… Ну, будет тебе, я подшучиваю, конечно. Заставлять не стану, но советовал бы все же тебе сейчас не отсиживаться, а пойти да поболтать с Гаммелем просто как с человеком. Попробуй понять его, только и всего.
-Как вообще можно понять другого человека, – нахмурился задумчиво Бальзак. – Он ведь не правило грамматики и не арифметический закон, и не формула по физике даже. Там-то все просто…
Наполеон лишь вздохнул.
-Ты не подумал, что виконта может расстроить и обидеть такое твое поведение? – вдруг задал вопрос он. – Что ему может показаться, будто это не ты его боишься, а он тебе неприятен, неинтересен, недостоин твоего высочайшего внимания?
-Что?.. – кажется, Советник сбился с мысли. – Нет. Это было бы нелогичное заключение с его стороны.
-А душа вообще нелогична, Баль. Я почему настойчив так – давно обратил внимание уже: ты сводишь знакомство дружеского толка с теми лишь, кого тебе случай подбрасывает. Сам не ищешь. Или с теми еще, кого я найду к нам в компанию. А если отношения не очень складываются, так и терпишь, плывя по течению – что с Герге, что с Отто…
-Терплю?
-Ну, не как что-то нехорошее. Скорее, принимаешь ситуацию без попыток изменить. А Гаммель хороший человек, и к каждому, кто себя с ним хорошо проявит, старается выказать доброе участие. Считай, что его судьба тебе тоже подбросила… У нас тут, – вдруг оживился монарх, – целое созвездие их. Судеб то есть. Жизнь так повернулась, что ссыпала столь несхожих людей в одной горсти. Людей, на других не похожих, самобытных, и в компании друг друга только лишь оттачивающих такие свои черты. И знаешь, Баль, мне нравится, что оно так складывается. Что оно так происходит, как происходит – думая на эту тему, я не могу вообразить себе более благоприятного поворота событий.
Бальзак слушал эту речь, немного склонив голову набок, а когда наступила тишина, помолчав, уточнил:
-Стало быть, Ваше Величество советует мне рискнуть?
-Это ты мне во всем советуешь, – засмеялся монарх. – А я тебе прямо говорю: поди, да посмотри своему страху в глаза. Теодор вот верно мне высказал – я стремлюсь-стремлюсь тебе помочь, и сам не замечаю, что усугубляю твои страхи. Оттого ты и сбежать готов, когда сильно напуган, а я не хочу такого для тебя. Ну, чего ты страшишься? – добавил он уже мягче. – Я всегда рядом, ты же знаешь.
-Вы уговариваете меня, как малого ребенка, – заметил Бальзак, поджав губы.
-Нет, я только растолковываю тебе всю подноготную. Я хочу, чтобы в этом созвездии судеб, о каком я тебе толковал, твоя звезда сияла ярко и счастливо, понимаешь?