Наполеон протянул к собеседнику руку, и, когда тот приблизился, обнял его, тепло и надежно. Бальзак какое-то время позволял себя обнимать, сам будто бы все еще пребывая не то в задумчивости, не то в растерянности.
-Созвездие судеб, – проговорил он неторопливо. – Да вы поэт, Ваше Величество… – он мягко высвободился, обошел стол и принялся на нем что-то выискивать.
-Все же здесь решил поработать? – не скрывая огорчения, поинтересовался Император.
-Я ищу свои черновики, – был ответ.- Если виконт принес с собой бумаги, мои записи будут мне необходимы… Ага, вот они, – он извлек из одной стопки блокнот в твердой обложке, где страницы с обеих сторон были испещрены его мелким, убористым почерком.
-Если я вам понадоблюсь, вы знаете, где меня искать, – подытожил он, направляясь к выходу. Наполеон проводил его улыбкой, и подождал, пока его любимый не скроется за дверью. «Созвездие судеб…» – донеслось с той стороны вперемешку с насмешливым фырканьем, а после послышались удаляющиеся шаги.
Георгина свет в трапезной зажгла, но сама села в один из затененных углов. Такое местоположение, считала она, отвечает всем стратегическим требованиям, случись что непредвиденное – и окно видать, и входную дверь, а саму ее попробуй рассмотри в сумерках. Императрица сидела смирно, иногда лишь принималась притоптывать каблуком, но тотчас прекращала – постукивание мешало слушать. Старинные напольные часы, уже теряющие лак с корпуса по чешуйкам, пробили десять вечера, когда калитка скрипнула и стукнула щеколдой. Георгина прислушалась, опустив глаза и поведя головой в сторону. По двору разнесся топот, торопливый и легкий. Женщина облегченно вздохнула, но тут же встала из своего угла и распрямилась во весь высокий рост.
Есенка тем временем пошаркала подошвами по коврику у входа (до чего она иной раз бывала шумной... Зато сыскать ее на звук труда не составляло), а затем впорхнула в трапезную, румяная от прохлады и быстрой ходьбы, запыхавшаяся и немного растрепанная.
- Ты где, кумушка-голубушка, ходишь? – хмуро спросила Императрица, выразительно тыча пальцем в сторону часов. Девушка, отлучившись, чтобы навестить родных в соседнем поселке, чересчур припозднилась. – Еще бы минуту – и я бы тебя искать пошла!
Есенка посмотрела на часы, потом на Георгину. Опустила глаза, подошла тихонько и взяла за руку – извинялась. Она, всякий раз, нашалив или допустив оплошность, различала ту вину, которая сходила ей с рук, стоило лишь сложить брови домиком и улыбнуться любимой, и ту, когда она действительно делала что-то нехорошее, вызывала беспокойство или же недовольство. Подобной непростительной шалостью было то, что произошло сейчас. Уйти и вот так вот пропасть... Георгина всякий раз сердилась, огорчалась, и Есенка знала, почему. Она помнила, как ее вытаскивали из-под камней, досок – всего, что осталось от домика, раздавленного обвалом. Девушка еле дышала и была испугана до полусмерти – не тем, что крыша над ней нежданно-негаданно рухнула вслед за, казалось бы, таким далеком взрывом, а густой непроницаемой тишиной вокруг, хотя люди двигались, говорили друг с другом. Георгина, вся чумазая от пыли и копоти, мельком осмотрела ее, сжала расцарапанную кисть в свой крупной мозолистой руке и велела нести в лазарет. Уже потом, на следующий день она пришла, выставила за порог дежурящую медсестричку, чтобы вдоволь побыть рядом со своей подругой. Всхлипывала неловко да каялась в чем-то. Уже позже Есенка узнала, в чем – что была занята на поле боя и к обвалу поспешила не сразу. Вот и сейчас Георгина беспокоилась, что не поспеет на помощь – и это при всем при том, что ей за пределы поместья выходить было нельзя.
- Ну полно, полно, – Императрица тем временем смягчилась, сменила гнев на милость и потрепала девушку по белокурой маковке. Потом дождалась, когда Есенка поднимет на нее сияющие от радости глаза. – Что ж тебя задержало?
Та в ответ показала пальцем в потолок и развела руками.
- Да что ты? – переспросила Георгина, прекрасно зная этот жест. – Красота, говоришь?
Она подошла к окошку и выглянула на улицу, вернее, на вечерний небосвод.
- И правда, эк его вызвездило! Словно дробин насыпали, – некоторое время она рассматривала звезды, потом повернулась к подруге, деловито уперев руки в бока. – Вот что. Давай-ка чаю затевай, а я в подпол сбегаю, за вкусненьким.
Есенка так и запрыгала на месте от предвкушения.
Четверть часа спустя обе они устроились на чердаке конюшни – там обычно хранили сено для зимнего прокорма, но его знатно убавилось, на дворе уже была весна. Ляда была достаточно широкой, чтобы сесть рядом вдвоем и через нее любоваться открывающейся картиной. Вдали белели горные шапки, кое-где блестела горсточка огней – в поселке еще кто-то не спал. Но то было внизу, а верху небо раскрывало нарядный платок из темно-синего шелка, шитый драгоценными каменьями. Есенка, колотя ложкой по стенкам баночки, уплетала орехи в меду и иногда прихлебывала чай, тоже шумно, потому что заварен он был крутым кипятком. Еще она то и дело ерзала в теплых объятиях подруги, но не от неудобства, а даже напротив, ей так уютнее было, чтобы кто-то поправлял ей шаль и обнимал всякий раз по-новому. Потому, когда она притихла, Георгина живо заметила.
- Ну ты чего?
Есенка хитро улыбнулась в ответ на вопрос и ткнула ложкой вверх, показывая звездочку, потом указала на себя.
- Вот как!
Еще одна звездочку она присудила Императрице. Потом задумалась и раздала еще несколько штук – Наполеону, его Советнику, отцу Теодору и брату Достию.
- Эх, – уныло протянула Георгина. – Скорее бы они приехали, что ли? Скучища... С зимы, почитай, сижу тут безвылазно...
Девушка покивала в ответ. Ей, видимо, по душе была их компания и не терпелось уже увидеться с ними снова. Замужество подруги она и вовсе воспринимала как игру, увлекательную и захватывающую. Есенке по нраву пришлось известие о том, что она соучастница столь серьезного заговора. И теперь, возвращаясь из гостей, она принималась с восторгом показывать и расписывать в блокноте о том, что кому-то она поведала, будто Императрица в тягости – это сущий кошмар. Даже слуги, вон, разбежались, одна она, Есенка способна сносить все капризы правительницы.
Капризы у загорской княгини и правда были, но только они имели иные причины. Сидеть взаперти ей было тяжко и скучно. Частенько приходили телеграммы от Наполеона, и тот, кто решился бы прочесть их “любовную переписку”, от удивления бы сел где стоял. Наполеон писал коротко, деловито, и хозяйка Загории отвечала ему в том же духе. Георгине было чем заняться, отчетов, хроник да рапортов она набрала с собой вволю, звание маршала она просто так носить не собиралась. Это что же, дорваться до любимого дела – и сложить лапки, довольствуясь достигнутым? Подобное было бы неразумно, да и нехорошо по отношению к старому другу, а теперь еще и официальному мужу в придачу. Подобное “супружество” Георгина рассматривала как весьма выгодное и надежное сотрудничество. Ей только и оставалось, что держать лицо да не ухмыляться, когда о нем заходила речь при третьих лицах.
Есенка же, когда Георгина была занята, просто пристраивалась рядом, с этюдником или пяльцами, а спустя некоторое время подходила и ластилась как кошка, напоминая про отдых. Точно так же она, словно наученная этому специально, могла развеять скуку и даже гнев. Так и сейчас – увидев хмурое лицо подруги, Есенка сморщила личико и изобразила некую особу, видимо, преклонного возраста и с болями в пояснице.
- Ох не напоминай, – отмахнулась Императрица, однако, хохотнула при этом. – Потешились славно, да второго раза не надобно.
Ее бессловесная собеседница залилась тихим смехом и снова принялась за лакомство. Звезды подмигивали сверху, словно тоже намекали на потешный случай, который ей вспомнился.
Еще никогда Достий не пробуждался так скоро и так поспешно. В ответ на звон часов мигом выпростал руку из-под одеяла, чтобы унять шумящий механизм, затем сам встал и принялся торопливо одеваться.
Он чувствовал себя взволнованным и оттого очень бодрым в этот час – а была, меж тем, глубокая ночь. Наконец, полностью облачившись и причесавшись кое-как пятерней, Достий вышел тихонько из комнаты и отправился к святому отцу.