Глава вторая
Гневный и злой возвращался Григорий Бояр домой. Работы на станции не нашлось. Карьеры в лесу тоже закрывались. Дома его поджидала еще одна неприятность — пока он ходил на станцию, пришли сотские и арестовали Кирея. На завалинке голосила одинокая Наталка.
— Писарчук? — сквозь зубы процедил Григорий.
— А кто ж другой?.. В Сосницу угнали.
Бритое лицо Григория почернело. Он сразу выпрямился, сжал кулаки и опрометью кинулся со двора. Остановился он лишь возле хаты Маргелы, в которой заседал недавно избранный комитет. Григорий влетел в хату и осмотрелся. Здесь он никогда еще не был. В углу, под потемневшими иконами, сидел Писарчук, без шапки, в легкой, добротной, из синей шерсти чемерке и в начищенных сапогах «бутылками». У стола в военной гимнастерке сидел писарь — однолеток Григория — Прохор Варивода. Он делал вид, что не замечает Бояра. Такая встреча покоробила Григория. Он посмотрел на третьего. Опершись спиной об угол печки, стоял Маргела. Он курил трубку. Высокий, черный, с длинным, жирно намазанным чубом и небольшими масляными глазками, Маргела был похож на старую лису.
— Защитникам отечества наше почтение! — Маргела низко поклонился Григорию и повел бровью в сторону Писарчука. Тот поднял голову от стопки воззваний Временного правительства.
— Чего хочешь? — не спросил он, а выкрикнул.
— Правды! — рубанул Григорий, обдергивая гимнастерку, и без того аккуратно облегавшую его крепкие и широкие плечи.
— Правды?.. Хе-хе-хе!.. Ты ее когда-нибудь пробовал? Хе-хе-хе!.. — масляные глаза Маргелы быстро забегали в орбитах. Григорий побагровел. На висках вздулись жилы.
— Л плакать не придется?
— Но-но! — Писарчук ударил кулаком по столу. — Говори, чего явился?
— Не стучите! Фельдфебелей видели… Отца зачем потащили в Сосницу?
— По закону!.. Платона Антоновича побил. Палку его поломал. Бунтовал против власти.
— Это не отец хотел бить пана, а пан — моего отца.
— Ты знаешь, или мы знаем?
— Я!
— Ну и знай! — нагло выкрикнул Писарчук.
— Знаю… Это вам не Николкин режим, не забывайте!
Писарчук выпрямился под иконами, провел рукой по недавно подстриженному ежику и еще наглее крикнул:
— Наш режим!
— Чей это «наш»?
— Народный.
— На-родный?.. Платона Соболевского и ваш?
— Против власти агитируешь? За отцом в Сосницу хочешь?
— Поскользнетесь! — Григорий изо всех сил хлопнул дверью и вышел на улицу.
«Зачем я пришел сюда? — неожиданно спросил себя Григорий. — Правды искать? Разве я заранее не знал, кто сидит в этих комитетах? И фронтовик Варивода с ними заодно… Верховодят в селе… Подождите, подождите! — он сжал кулаки и посмотрел на них. — Не тут ли, не в них ли правды искать, в своих кулаках?».
Ему захотелось рассказать близкому товарищу о своей обиде и своих мыслях. Дмитро — фронтовик, он поймет его и посоветует. Третий день Григорий дома, а все еще не виделись. Друзьями ведь были они до войны. Григорий поспешно направился к Надводнюкам.
У калитки дымил самосадом старый Тихон.
— Дмитро дома?
— Да, дома, — недовольно буркнул старик, идя вслед за Григорием. Бояр, не бывший здесь года три, заметил, что хатка Надводнюков еще больше покосилась, прямо по окна осела в землю. Не успел Григорий повернуть щеколду, как дверь потащила его за собой и он очутился в сенях. Тихон и Бояр вошли в хату. Григорий понял, почему старик недоволен. Дмитро сидел на колоде возле скамьи и чинил сапоги, а сегодня ведь было воскресенье.
— Здорово, друг!
Дмитро поднялся, высокий, как отец, и протянул Григорию большую, перепачканную варом руку.
— Здорово, Григорий!.. Рад встретиться на этом свете.
Он снова уселся и потянул в обе стороны концы дратвы. Григорий заметил перемены в Дмитре. В его когда-то буйные, непослушные волосы начала закрадываться седина. Большой, с горбинкой нос заострился. В серых глазах уже не было прежнего юношеского задора, который так любили товарищи. Вместо него, где-то в глубине поблескивали огоньки неудовлетворенности. В углах губ залегла новая морщина, свидетельствовавшая об упорстве и внутренней силе.
— Изменился ты, Дмитро, — сказал Григорий, довольный своими наблюдениями, и подумал: «Этот себе в тарелку не даст наплевать!»
— Да-а… Изменился. Жизнь, брат, наша такая. Да и ты постарел, — сказал Надводнюк, посмотрев в открытое лицо Григория с маленькими клинушками лысины, которые с годами ползли на темя. — На западном был? Я тоже был там… Вот сапоги чиню соседу. Хлеба нет, денег нет! Зарабатываю. Не забыл за три года своего ремесла… Ты сам ушел?