Мысли скачут, обострившийся слух регистрирует полнейшую тишину. Сердце колотится на грани возможного.
Выдернув плойку из розетки, я отбрасываю ее на пол и, нащупав мокрыми руками, телефон звоню Ольге Федоровне, папиной сестре. Время – час двадцать ночи, но мне плевать.
– Настенька, дорогая, что-то случилось? – заспанным голосом спрашивает она.
– Теть Оль, мне страшно. В доме кто-то есть, – выпаливаю я.
– Ну что ты, детка, это просто стресс. Поселок хорошо охраняется. Это нервы.
– Но…
– Сережа задержался в городе, хочешь, я попрошу, чтобы он приехал и переночевал у тебя?
Дядя Сереже, вечно замученному на своих переговорах, которому еще завтра на похороны, сейчас ночью ехать ко мне? Мне становится стыдно, и немного страшно. Потому что, если и с ним по дороге что-то случится, я не вывезу.
– Нет, спасибо, – отступаюсь я. – Я… просто и впрямь выпью успокоительного. До утра не так уж и долго, справлюсь как-нибудь, – мямлю я, мечтая, что она меня отговорит, но тетя Оля одобряет мой план:
– Непременно выпей и попробуй поспать. И не надо там больше оставаться. В городской квартире будет спокойнее.
– Да, простите, что разбудила…
– Ничего-ничего. Спокойной ночи, Настен.
После разговора с тетей я выжидаю еще полчаса перед тем, как решаюсь выйти из ванной. Напряженно прислушиваясь, я не обнаруживаю посторонних звуков и осторожно перебираюсь в свою спальню.
Заперевшись на замок изнутри, я падаю на кровать лицом вниз и вслепую шарю по постели в поисках Лоло, плюшевого пингвина. Подаренный мне папой, Лоло все детство спасал меня от монстров под кроватью.
Но мои попытки нащупать игрушку прекращаются, как только рука натыкается на что-то холодное и металлическое. Судорожно разбросав подушки, я обнаруживаю спицу для вязания, торчащую из матраса острием вверх.
«Когда начнутся проблемы, а они начнутся, приходи ко мне».
Вспоминаю самодовольное холеное лицо, уверенное, что все в любом случае будет по его.
У меня почти нет сомнений, что Марич приложил руку к этим проблемам.
Этот мерзавец не оставляет мне выбора!
Глава 3
Этот ужасный момент, когда ты бросаешь ком земли в могилу…
Он еще долго мне будет сниться в комарах.
Меня душит на жаре запах влажной вскопанной почвы.
К тому моменту, как этот пугающий своим глухими звуками ритуал заканчивается, и могильщики берутся за лопату, у меня перед глазами все плывёт.
Я чувствую, что покачнувшуюся меня кто-то аккуратно придерживает за плечо.
Марич.
Тело пробирает дрожь, хочется отшатнуться, но…
– Мы могли бы поговорить? – выдавливаю я из себя непослушными губами.
Чёрный взгляд, по которому ни за что не понять, о чем думает этот человек, впивается в моё лицо. Словно ощупывает. Мне хочется съёжиться.
– Перед поминками, – наконец после паузы соглашается Марич, и его согласие звучит так же, как грохот захлопнувшейся крышки гроба.
Всю ночь я не могла сомкнуть глаз и утром чуть не бросилась на шею Игорю Михайловичу. Чемодан я так и не распаковала, поэтому просто попросила положить его в багажник, чтобы после поминок уехать на городскую квартиру.
Ни на секунду лишнюю здесь не останусь. Я сойду тут с ума.
Случай в ванной ещё можно списать на помрачение разума, но спица… В доме, где никто никогда не вязал.
Во сне я запросто могла проткнуть себе горло.
Неужели я следующая?
Смерть родителей, такая скоропостижная, и без того кажется мне странной. А уж теперь...
Как я смогла понять сквозь шок из сбивчивых объяснений Игоря Михайловича, приехавшего встретить меня в аэропорту, их машина была сбита фурой или чем-то подобным. На вопрос, а где папа и мама, запинаясь, он рассказал про несчастный случай в темноте на трассе. Водитель скрылся с места аварии.
Ни фуру, ни водителя пока не нашли.
Как это возможно, когда часть дороги близ элитного посёлка вся увешена камерами?
Что это за чудовищное совпадение, что именно в это время все камеры на том отрезке не работали?
Кому выгодна смерть родителей?
Маричу.
Кто способен устранять любые препятствия на своём пути?
Марич.
Кто знает мой дом, как пять пальцев?
Марич.
Кто намекал мне, что я на грани?
Марич.
Но я не понимаю!
Настя Суворова ему не соперник ни в чем.
Где-то он прав, называя меня домашним питомцем, я – жертва гиперопеки, поздний, долгожданный ребёнок в семье. Мама по состоянию здоровья много лет не могла выносить ребёнка, и меня постоянно таскали по врачам, чтобы, не дай Бог, не упустить внезапную болезнь. Родители исполняли любой мой каприз, и только желание отправиться на языковую стажировку в Сингапур они восприняли в штыки.
Жизни я толком не нюхала, это да. И бороться с Маричем за бизнес я не в состоянии.
У меня свадьба осенью. Может, получится уговорить Андрея уехать куда-нибудь подальше… Маричу я не помеха.
Но все так, как есть. Ему или кому-то другому я мешаю. Если не считать случившееся в доме настоящей попыткой со мной расправиться, то это явно намёк, угроза.
Ещё вчера мне казалось, что все кончено. А сегодня я поняла, что хочу жить. Я хочу свадьбу. Я хочу уехать.
Только боюсь, что из Андрея защитник никакой. И уж точно он не противник такой глыбе, как Марич. У него деньги, связи и… жестокость.
Заявить в полицию? Смешно. Это даже я понимаю.
Переехать к дяде с тётей? Не вариант, у них самих тесновато, да и можно поставить их под удар.
Идти на поклон к Маричу? Тому, кто, скорее всего, да почти наверняка, все это и организовал, чтобы ему удобнее было все закончить? Кто мне поможет? Я не знаю никого, кто мог бы ему противостоять.
А если это не Марич? Может, он просто сориентировался и быстро отжал лакомый кусок, и все? Откуда ждать беды?
Всю ночь я пыталась найти выход. И каждый раз получалось, что у меня нет выбора. Надо договариваться с Маричем.
И вот сейчас я стою перед ним, и отчаянно надеюсь, что смогу себе что-то выторговать, что в нем есть хоть капля жалости, и Марич поменяет условия.
Соболезнующие родственники ещё подъезжают к поминальному залу. Наши с Маричем машины первые. Администратор провожает нас в отдельную комнату, чтобы мы могли привести себя в порядок и помыть руки после кладбищенской земли.
Мы молчим.
Ни слова не произнесено.
Фразы застревают у меня в горле, и я безмолвно смотрю, как, скинув пиджак и закатав рукава, Марич моет руки, как ходят бугры мышц под рубашкой, и мне страшно.
– Ну, – поторапливает меня он, вытирая руки, и взирает на меня равнодушным нечитаемым взглядом. – О чем ты хотела поговорить?
– Я думаю, меня вчера пытались убить, – набравшись храбрости, выпаливаю я, и сама морщусь от того, как пискляво и истерично звучит мой голос.
Впиваюсь глазами в его лицо, но на нём отражается только скука.
Если бы я ждала от него сочувствия, я бы жестоко разочаровалась, но я и не ждала. Марич же даже не спрашивает ни о чем. Ему не интересно.
– Цену за мою помощь ты уже знаешь, – это все, что я от него слышу.
– Мы можем обсудить варианты? – нервно начинаю я. – Деньги…
– Не интересует, – обрывает он и тянется к пиджаку.
– Но у меня есть жених! – в отчаянии выкрикиваю я, сжимая кулаки.
– Я помню. И я не прошу тебя разрывать помолвку, – хладнокровно отвечает он.
– Это аморально! – ужасаюсь я.
– Можешь достать из сундука мораль и отряхнуть ее, – усмехаясь, предлагает Марич. – Что ж ты к жениху не пошла за помощью? Или он немного занят? Успела заметить, как на кладбище он тискал задницу твоей подружки?
Я немею. Что? Лену?
Не может быть!
Против воли вспоминается, как подруга много раз намекала мне, что не может парень не заниматься сексом, если я ему не даю. «Ты серьезно думаешь, что Андрюха никого не пялит?» – спрашивала она.