Деструкция

Андрей Хуснутдинов <СС:(†> деструкция

— Проститутка, — сказал Н., — подобна затаившемуся жилищу.

Он сказал это после того, как Вера, держа между средним и указательным пальцами неподкуренную сигарету, взяла между большим и безымянным использованный презерватив — взяла его :($ T , как берут раздавленное, но все еще опасное насекомое — и ушла в ванную.

— …мужчина, — продолжал он по ее возвращении, пока она устраивалась на подушке и закуривала, — идет к своей цели мимо запертых дверей, зашторенных окон и муляжей…

Вера неожиданно закашлялась, подавилась дымом, лицо ее побагровело и вытянулось, и Н., который не столько испугался того, что она задохнется, сколько этой зверской маски :(), дважды стукнул ее по спине.

— …А в единственной открытой комнатке ему, словно тапочки в музее, предлагают презерватив, — договорил он, уже досадуя о сказанном.

— Кому? — спросила Вера сипло, насилу.

— Муж-чине, — вздохнул Н.

Погодя, пока она окончательно прокашляется, он спросил:

— Ты кто, кстати?

— В смысле? — замерла она.

— По национальности…

— Немка.

— А почему ж — Вера?

— Не знаю. — Она перегнулась через него, расплющила сигарету в блюдце на прикроватном столике и снова легла. — Вера и Вера… — Зевая, с усмешкой встряхнула у глаз запястьем с часами. — Из бундесвера… Тебе-то что?

— Ни-чего. — Н. вытер с груди каплю пота, выпавшую у нее из подмышки, и рассматривал свою ладонь.

(Потом, на суде :(†, он скажет:

— Эта капля, это была — последняя…)

15 октября, еще только сойдя с поезда “Москва—Рига” и подхватив на язык первое порхнувшее перед глазами — “CELS” <“Путь”> :)LV, — он, впрочем, подумал, что все может кончиться именно так. Не обязательно может, — может. Быстрое рижское небо располагало к крайним допущениям. Латышская виза, роскошествуя, предоставляла ему на раздумья невообразимую неделю. Он поменял двадцать долларов, купил билет на электричку до Меллужи (сунул кассирше аж целых пять латов, одной крахмальной бумажкой, и чуть ли не все их получил обратно — рассыпчатой, не русски гремящей сдачей), вернулся на перрон и, щурясь, шарил взглядом по верхам… Как, в сущности, я еще легкомыслен, думал он. Обратиться за одну ночь иностранцем. Запросто, без дискуссионных попоек, без сборов & без сердца. А ведь иногда человеку для этого не хватает жизни… Хотя — при чем тут сердце? Иностранец — это, скорее, сродни (или сходни?) дефлорации. А вот жизни — времени, то есть — не хватает эмигранту. Эмигрант — фигура патетическая. Эмигрант — иностранец со сведенными коленями. Девственный иностранец. [Недефлорированный иностранец…] А — я?
В электричке он торопливо и рассеянно затих у окна и лишь однажды был потревожен контролершей, датировавшей обратную сторону его билета :(15.10.98. Таким же нумератором, подумал он вдруг, пользовались и пограничники. Что это — напоминание?.. Вагон качало, как лодку. Периодически под полом что-то начинало свирепо тарахтеть и раскручиваться. Против него сидела молодая красивая женщина. Делая вид, что заинтересован чем-то у нее за спиной, исподтишка, мгновенными бросками орбит он трижды подкарауливал ее, но и одного взгляда было достаточно :) да, отталкивающе, незамысловато красива & строгих правил, разумеется, латышка, со сдвинутыми анемичным сердечком губками, со сжатыми, ажурными, в белую лайкру, коленками, блондинка, дуреха, краснеет… В тамбуре курили, из тамбура слышались смех и мат — по-русски. Вагон раскачивало, как на волнах. Что это, думал Н., — напоминание? Что?..
Впервые в Юрмале он оказался осенью 90-го. Тогда для этого еще не требовалась посольская виза. Двуязычие, впрочем, уже потихоньку выцветавшее на дорожных указателях и лицах, молча выдавливавшее в дренаж & на заборы кириллические стигматы оккупации, расходилось чуть слышными потоками косноязычия, осторожно-восторженными шепотками ожидания… Но тогда, конечно, он совсем не различал этого белого шума, слух его тогда еще был слишком сосредоточен на нем самом. Он был глух и счастлив, как впервые заснувший после утробы новорожденный :) T .
(Потом, на суде :(†, он скажет:
— Но тут… простите… это чужая территория… Самые значительные события моего детства — это те, которых я не помню… например, я совершенно не помню, отчего стал отдавать предпочтение брюнеткам…)

Двухэтажный домик администрации, в котором после лаконичного административного замешательства и нелогичного, мимолетного, но сокрушительного вмешательства :) *** , — так вот, в котором им с :)Н T . вдруг дали комнатку, — домик этот отстоял на сто шагов от ДТП <Дома Творчества Писателей> и располагал основными удобствами на первом этаже. То есть комнатка их была на втором. Но таки оборудовалась умывальником.
Свихнутая публика семинара (приключения & научная фантастика) тем не менее отнеслась к ним настороженно. Не считая явных оппортунистов и отщепенцев. Женщина, а тем более красивая женщина, а тем более красивая женщина, которой нет в списках приглашенных, — что-то тут вскрывается, что-то не то чтобы постороннее, а что-то такое, что, мало-помалу угнетая поля полового беспокойства приглашенных, подвигает к бесшумному цеховому ропоту. Так и здоровались.
:)S-26 засим, местами бывали в Риге. И даже дружно помнили стеклянного чертика в сувенирной лавке@Meistaru iela. Или, например, винтовую лестницу в Арсенале. Загадкой оставалась отчетливая мумия в гробу, которую уже на следующий день не знали, куда поместить. Однако что-то нужно было делать с рукописями. Рукописи нужно было читать и оценивать, и поэтому, распухшие от микроскопических сувениров, они торопились возвратиться в Дубулты хотя бы к ужину.
Но возвращались, как правило, опоздавшими.
Грохочущими ночами море выходило из берегов, затопляло Юрмалу по самую насыпь железной дороги, тогда пахло прелым деревом пирса, пахло йодом и прилипшими к крыльцу водорослями, последние электрички двигались вплавь, вода, разбивавшая воздух по трещинам в асфальте, кишевшая солью и тлеющими волокнами рыболовных снастей, вязла на зубах, и время от времени, скользя окровавленными пальцами по стеклу :) U » T , они черпали ее граненым стаканом, они запускали в нее ржавую спираль кипятильника и смотрели сквозь нее мутными, бездонными глазами остывающих утопленников.
Были ли они счастливы? — но гуще события необходимо дать подробно перебродить, настояться, слить с запасом осадок, прежде чем поверять посуде названия. Утрами же, просыпаясь к прежней жизни и торопясь вперед проклятых & первых утренних слов, они сначала подолгу чистили зубы. Опять-таки, нужно было завтракать, читать, etc… Единственное, в чем они все более укреплялись со временем, так это в том, что не стоит слишком поручаться реальности. И то сказать — что, если одним прекрасным утром поперек их комнаты расположилась бы забытая мумия?
“…Сейчас”, — подумал Н., вглядываясь в окна вагона на противоположной стороне и проводя по губам языком. Поезд замедлял ход. В тамбуре кто-то нетерпеливо потренькивал велосипедным звонком.
Неожиданная, ниоткуда взявшаяся, необозримо обширная & сопящая фигура с сумками, встав в проходе, вдруг застила ему вид, и он, как от удара в спину, качнулся вперед… Впрочем, успел :) — всплывшие практически на одном траверзе, показались домик и ДТП. Домик тотчас нырнул в деревья, но верхние этажи ДТП остались на плаву. Со вздохом удовлетворения Н. подался обратно и, улыбаясь, смотрел на пустую скамью против себя :) реальность по-прежнему неплохо ориентировалась на местности. Белокурая красавица уже была не в счет.
(Потом, на суде :(†, он скажет:

— …льте. То, что мы считаем историей, не есть на самом деле история непреложных фактов. История наша есть лишь история последовательных мистификаций. Факт — чересчур нестабильная материя, время его жизни исчисляется долями секунды. И как в природе не существует чистого кислорода, так в голове человеческой не существует чистых фактов. Обращаясь к фактам, мы непременно модифицируем их в нечто удобоваримое для себя. Удобоваримая кашица эта и есть мистификация. Таково свойство нашего сознания, и с этим приходится мириться — так же, как с существованием пищеварительного тракта… Простите… что?.. ах, ну конечно, блондиночка — не в счет… пустое… пустое…)