– Как второе? – Прохор соскочил, достал телефон из кармана. – Блин, мама звонила.
– С новым годом. – Я взял со стола бутылку виски и сделал несколько больших глотков. – Надо собираться.
Потом я отыскал в пепельнице недокуренный косяк, прикурил его и глубоко затянулся. Отпустило. Так наступил двадцатый год. Дал затянуться Прохору и пошёл поднимать Юлю.
– Юля, вставай. – Я поцеловал её в щёчку. – Нам завтра ехать в Ташкент.
– У нас третьего автобус.
– Сегодня уже второе.
Мы вызвали такси, разбудили Женю – мальчика, оделись, попрощались с Женей и вышли сначала в подъезд, а потом на улицу. Кругом на снегу валялись использованные салюты, блестели конфетти, алела кровь и коричневели пятна блевотины. Была бурная, новогодняя ночь! Мы сели в машину, я поздравил с новым годом водителя, тот не ответил, по помятому лицу было видно, что он от души встретил двадцатый год. Мы катились по пустым дорогам, среди пустых аллеек, изредка встречались машины такси и пьяные бомжи, остальные все сидели дома и пили или спали, или смотрели телевизор и доедали оливье, ну, или что ещё можно делать второго января, то и делали. Дома все ели оливье и смотрели «Иронию судьбы или с лёгким паром». Интересно, эта традиция когда-нибудь отойдёт или две тысячи восьмидесятый потомки тоже будут встречать с Женей, Ипполитом и Надей. Что-то в этом есть, конечно, но если ничего не поменяется, то фильм будет актуален, а если всё же он канет в лету, значит постсоветские страны, люди и настроение изменятся, остаётся только надеяться, что перемены будут в лучшую строну. Хотя мир уже изменился, мы просто этого не видим, пройдут десятилетия, двадцатые останутся в истории и творчестве, как время перемен со своими именами героев: революционеров, писателей, поэтов, музыкантов и тех, кто боролся с ними, не давал поднять голову, открыть глаза на новый мир, боясь перемен и свободомыслия по своей старой привычке. Человек всегда будет продолжать борьбу за свободу, за право выбора, за любовь, за всё то, о чём говорил Христос, за всё то, чего так не хватает нашему обществу, за настоящее и будущее детей, за прекращение войны.
Мы сели за стол, и Валера налил мне штрафную рюмку водки, я выпил, и он налил ещё. К концу второй серии я был уже сильно пьян и втянут в полемику о Платонове.
– Диня, Платонов один из лучших писателей столетия. Разве ты с этим не согласен?
– Если даже не брать в расчёт содержание «Чевенгура», хотя считаю, что такое не стоит читать, слишком извращённое представление о России, то вот уж язык повествования я никак не отнесу к литературно верному.
– Да, что ты вообще понимаешь. Там вон профессора говорят, что язык у него новаторский.
– Ну, если я не понимаю, то зачем нам об этом говорить? – Я усмехнулся и налил нам по рюмашке. – За Платонова. – Я поднял рюмку.
Валера чокнулся со мной, и мы выпили.
– Ну, как-то же мы должны учиться размышлять, поэтому и спрашиваю тебя.
– Ты прочитай книгу, а потом поразмышляем. А то ты мне пересказываешь ток-шоу о писателе и пытаешься спорить. А я не согласен с этой точкой зрения.
– Да, что мы с тобой вообще можем вякать? Мы же ничего не написали за свою жизнь. А они авторитетом пользуются.
– Вот именно – пользуются, ты отстаиваешь их взгляд на Платонова, это не твои мысли.
– Да, у нас нет никаких мыслей с тобой, мы с тобой ничего не знаем и ничего не сделали. Что нам тягаться с Быковым, у него голова – глобус.
– Я не тягаюсь с Быковым, да и причём тут он. Я по крайней мере пишу книги, так что ничего не сделали – это не про меня.
– Да, кому они нужны эти книги? Быков в аудитории читает лекции, а тебя никто не читает.
– Мы уже перескочили от Платонова на меня? – Я налил ещё по рюмашке.
– Так ты же споришь сейчас с профессорами и с Быковым в моём лице. Ну, прочитай мне, что-нибудь из своей книги.
Я достал тетрадь, открыл на недавно написанной главе и начал читать. Всё лучше, чем спорить о значимости Платонова и авторитете Быкова, что первый, что второй, безусловно лучшее, что у нас есть на данный момент, как говорится на безрыбье и рак щука, но это не лучшее, что было у нашего народа и далеко не лучшее, что есть в мировой литературе. Я читал, а Валера постоянно перебивал, вставляя свои идеи в текст.
– Побольше размышлений, Диня, это хороший скелет, крепкий сюжет, теперь его надо облепить мясом, как у Томаса Вульфа: – «Камень, лист, ненайденная дверь». Чуешь, да?
Ничего кроме водки и подступающей тошноты я не чувствовал. Меня мутило и от Вульфа, и от всей литературы, как же мне всё это надоело, эти попытки понять мир через книги, понять писателя, через его биографию. Вот это вот – ПОНЯТЬ! А, стоит ли вообще что-то понимать? Надо-ли понимать? Что тут понимать, живём, да, и всё! Как бы протянуть свой век хотя бы до пятидесяти, для меня это уже будет победа, да, написать ещё успеть пару книжонок, которые никто не читает, и не то, чтобы успеть, а осилить, силы-то иссякают, жизнь давит, тело ноет, особенно по утрам. Болят колени на погоду, болит спина, сыпятся зубы и желудок уже не переваривает всё подряд как раньше, да, что желудок, голова уже не переваривает даже новости, нечего говорить и о литературе.