Резкий селедочный запах окончательно доконал Кирилла.
— Иди ты со своей рыбкой знаешь куда?! — закричал он. Он хотел добавить, куда именно, но тут очередная волна совсем положила пароходик на борт, едва не оторвав Кирилла от троса.
Побережный тоже ухватился за него, опустившись рядом с Кириллом на корточки.
— Эх ты, моряк с печки бряк! — сказал он. — Тебе дело говорят, а ты ерепенишься. В шторм одно спасение — селедка. Соси себе потихоньку — и никакая морская болезнь не возьмет. Ну, пошли вниз, здесь много не насидишься…
Ночь длилась бесконечно долго. Пароходик скрипел всеми частями и дрожал, как загнанная лошадь.
Кирилл лежал на койке и боролся с приступами морской болезни. Слова Побережного задели его за живое, и он решил доказать, что тоже не лыком шит.
Под утро с палубы донеслись крики, слова команды, и что-то загрохотало, сотрясая все существо пароходика.
Побережный, который до этого лежал неподвижно и, казалось, спал, привстал на койке.
— Никак якорь отдают, — сказал он, прислушиваясь к тому, что делалось на палубе. — Точно, якорь. Стряслось что-то. — Он сунул ноги в валенки. — Ты лежи, — велел он Кириллу, — а я схожу узнаю, в чем там дело.
Вернулся он минут через десять.
— В пролив наш линкор тащит, — сообщил он. — Течение здесь такое, что черта своротит, а у нас всего пятьсот сил. Якорь-то бросили, а дно не держит, камень попался. Машиной подрабатываем. Ничего, до света, глядишь, продержимся, а там легче будет.
Кирилл живо представил себе создавшееся положение: огромный разбушевавшийся океан, крохотный кораблик, который затягивает в пролив, каменное дно, где не за что зацепиться якорю, людей, что собрались сейчас в рубке и всматриваются через черные стекла в кипящий зев пролива.
— А если не продержимся?..
— Если бы да кабы… Да ты не бойся! Митрофан — капитан что надо! Зубами будет держаться, а не даст затащить. В крайнем — на берег выбросится.
Сказано это было спокойно, как будто речь шла о спичечном коробке, а не о пароходе, и Кирилл невольно подумал, что этот человек, который кажется ему смешным со своими заботами о каких-то письмах, совсем не смешной, а много повидавший и не раз, наверное, встречавшийся в жизни со смертью.
К утру ветер стал как будто стихать.
Рассвет осветил недалекий берег: справа — унылый пологий мыс с одиноко торчащей башней маяка, слева — обрывистые бока приземистого, похожего на старинный дредноут острова.
Океан все еще не оставлял попыток затащить пароходик в пролив и там бросить его на камни, смять, сплющить, размозжить. Волны, как взбесившиеся стада доисторических животных, блестя мокрыми спинами, еще метались по неоглядному пространству океана, но это была уже агония.
— Вот она, Лопатка, — кивнул Побережный вправо. — Веселенькое местечко! Ни подхода, ни прохода: с двух сторон море, а с третьей — горы. Летом еще туда-сюда, через перевал на собачках проехать можно, а зимой сидят, что твои суслики. Почту с самолета сбрасывают. Да и летом-то не очень разгонишься. Смотря какой год. Бывает, снег до июля лежит. Я раз чуть не остался там. На перевале. Пурга прихватила.
— Ну и как же? — поинтересовался Кирилл.
— А вот так же: промеж собачек схоронился и три дня, как медведь, лапу сосал. Три пальца и съел тогда напрочь. По пальцу на день.
— Отморозил?
— А ты думал, и взаправду съел?
Кирилл смотрел на заснеженный угрюмый остров.
Не было ни бунгало, ни тростниковых хижин. Даже деревья не росли на этой глыбе дикого камня, поднявшейся из пучин. Только низкие тучи проносились над ней, цепляясь за скалы, оставляя на них свои клочья, да ревел прибой, исторгая на остров неутолимую тысячелетнюю ярость.
Побережный взглянул на небо, потом на море.
— А ветерок-то заходит. На нашу сторону. Часа через два запад потянет. Не будем дураками — за это время проскочим пролив.
Кирилла снедало нетерпение. Обетованная земля была рядом, она вырастала на глазах, и ему казалось, что стоит только ступить на нее, как все образуется.
С этим настроением он и сошел на берег, когда к полудню пароходик, точно усталый пес в сапог хозяина, ткнулся носом в ноздреватый бетон пирса.
— Ну, прощевай, — сказал Побережный. — Вольному — воля.
Он оглядел Кирилла и недовольно фыркнул. Потом снял с рук меховые варежки с отворотами и протянул их Кириллу:
— На вот, горе луковое! Вырядился, как стрекулист, и думает, больно ладно. Отвалятся, грабки-то!
Кирилл понял, что отказываться нельзя.
— Спасибо, — растроганно сказал он.
— "Спасибо, спасибо…" Спасибо, парень, в карман не положишь. Вот так-то! Приключениев ему захотелось! Ну поплавай, поплавай, авось узнаешь, почем там говядина…
Побережный забросил за плечи баул и по развороченной тракторами дороге стал подниматься к подножию пологой сопки, возле которой, как ласточкины гнезда, сгрудились в кучу серые деревянные домишки.
3
Работы не было. Везде требовались специалисты: тралмастеры, мотористы, радисты, на худой конец дизелисты с дипломом средней мореходки, но никто не хотел брать человека, не умевшего хотя бы плести кранцы или сращивать концы. Зимняя путина шла вовсю, команды на судах были укомплектованы. Конечно, время от времени с моря возвращался какой-нибудь сейнер, которому требовались люди, но в порту всегда имелись те, кто так или иначе был связан с промыслами, и капитаны были разборчивы. Никто не удостоил Кирилла взглядом. "Балласт сейчас никому не нужен", — напрямик объяснил ему один из капитанов, видимо, самый сердобольный. Другие были немногословнее. Другие просто говорили: "Нет".
Кирилл ходил из одной конторы в другую, проклиная себя за то, что в свое время не приобрел человеческой специальности. Подумаешь, слесарь! Гайки крутить — особого ума не надо. То ли дело радист, рассуждал он. Сиди себе в отдельной каютке и стучи ключиком: точка, тире, точка. Чисто, хорошо. Тяжести поднимать тебе не разрешают, чтобы руку не утрудить. А то не дай бог отстукаешь что-нибудь несусветное.
Ночевал Кирилл где придется, где заставала ночь — у рыбаков на судне, у солдат в казарме, а несколько раз в клубе у загулявшего киномеханика. Бродягой его никто не считал, потому что их здесь не было. Все находились при деле. Были, правда, "бичи", как называли отиравшихся в порту запьянствовавших моряков, но к ним давно привыкли и особого зла в них не видели. Бичи были опасны только в дни получек, когда они всеми правдами и неправдами выуживали у моряков деньги, но в эти дни моряцкие жены выставляли у касс настоящие пикеты против бичей, так что они в большинстве случаев оставались при своих интересах.
К концу недели Кирилл обошел весь Северо-Курильск, но дело с места не сдвинулось. Оставался единственный выход — идти на рыбоконсервный завод в Козыревском. Там брали охотно. Там всегда был дефицит рабочей силы, а обучиться ремеслу подсобного рабочего было делом нехитрым: новички за пару дней легко осваивали несложные обязанности, суть которых выражалась простейшей формулой — поднять и бросить.
Деньги таяли, как дым, и в один из дней Кирилл с последним трояком в кармане перебрался в Козыревский.
Поселок напоминал джек-лондоновский Клондайк: деревянные, полузасыпанные снегом дома, собачьи упряжки на улицах, разнообразие меховой и кожаной одежды. Был здесь и собственный "салун" — просторная столовая, стоявшая особняком на бугре. Там собирались вернувшиеся из рейса рыбаки, чтобы пропустить стаканчик-другой и обсудить свои дела, сюда заскакивали вечно куда-то опешившие, молчаливые каюры, чтобы согреться крепким чаем, сюда шел тот, кому не терпелось узнать последние новости, или тот, кому просто не сиделось дома. Одновременно столовая служила биржей, и поэтому Кирилл первым делом направился туда.
В столовой было шумно и дымно. Таблички на стенах "Не курить" и "Не сорить" никого не смущали: все курили, сорили и говорили разом, и неискушенному было нелегко с одного взгляда разобраться в обстановке.