Здесь они подолгу сидели в тесной будке с громким названием "аэровокзал", от нечего делать курили, прислушивались, не идет ли самолет, и смотрели, как Гена-радист, он же механик, кассир и начальник "аэропорта", терзает радиостанцию.
Но самолет не прилетал. То не было погоды в Петропавловске, то Гена отказывал в приеме.
Побережный сердился и ругал Гену.
Утром, когда ехали, Побережный сказал:
— Сегодня уж точно прилетит. Погодка как по заказу.
Погода и в самом деле была что надо: ни ветра, ни облаков, чистое голубое небо, на которое непривычно было смотреть.
— Летит! — встретил их Гена. — Полчаса уже в воздухе!
Время еще было, и они без суеты покурили и только после этого вышли на улицу.
"Аэровокзал" располагался в конце полосы, у низины, самолеты обычно подруливали сюда. Потом им оставалось только развернуться — и разгоняйся, пока не начнут действовать всякие там подъемные силы. Здесь же стоял бульдозер, на котором все тот же Гена расчищал свои владения от заносов, и валялись бочки с горючим.
Самолет показался минут через двадцать, зеленый грузовой Ли-2. Как и положено, он сделал над посадочной площадкой круг и стал снижаться. Он так долго шел над полосой, что Кирилл подумал: промажет. Но все прошло как по писаному: взвихрив снег, самолет коснулся полосы, подпрыгнул и скрылся в облаке снежной пыли. Когда оно рассеялось, Ли-2 уже был на земле и, медленно вращая винтами, рулил к "аэровокзалу".
Винты крутнулись в последний раз, и самолет остановился. Из дверцы высунулась стремянка, по которой неторопливо слез пожилой летчик в унтах и кожаной куртке.
— Привет папанинцам! — крикнул он.
— Ба, никак Малахов прилетел! — сказал Побережный. — А говорили, что он грохнулся!
Побережный, как танк, двинулся навстречу летчику.
— Саня, друг бриллиантовый! Жив?
— Живой, Гриша! Что нам сделается!
— А мне в Питере бухнули, что ты…
— Слухи, Гриша, слухи, — весело блестя глазами, сказал Малахов. — Невежественные люди распускают. Ну было дело, было… Обошлось. На брюхо сел. А ты-то как? Сто лет не виделись.
— Да мне что, по земле хожу… Чем торгуешь нынче?
— Витаминами! Полста ящиков приволок, апельсины-мандарины всякие. Возьмешь ящичек? Пока рыбкооп там чухается.
— Сейчас подъедут, — сказал Побережный, будто не слыша, что ему говорят. — Семен тоже тут, как сыч, три дня сидел. Почты много?
— Второй знает, я не был, когда загружались. Петров! Сколько у нас почты? Гриша вот интересуется.
— Триста кг, — сказал второй пилот. Он стоял на верхней ступеньке стремянки и со скучающим видом обозревал лежащий перед ним ландшафт. — Триста кг, — повторил он. — И как только люди успевают? Тут пульку расписать некогда, а они три центнера настрочили. С ума сойти!
— А ты не сходи, — сказал Побережный, — ты лучше мешки нам давай. Полезай, Кирилл.
Они уже разгрузились, когда снизу донесся лай и на гребне показались вторые нарты.
— А вот и Сеня, — сказал Побережный, — тут как тут.
— Плакал твой ящик, — сказал летчик в куртке. — Говорил, бери сразу.
— Никуда не денется, — успокоил его Побережный. — Сеня мне сам его привезет, с доставкой на дом.
— Ну гляди, тебе виднее. Сам так сам. Значит, поехал?
— Покатил. Пока погода. В нашем деле, как и в вашем, погода — все.
— Неужто сразу допрете?
— А то как? Под горку оно ничего, потихоньку-полегоньку. Подсобим, где надо. Трое лбов, хлеб не задарма едим.
— Ну-ну, — уважительно сказал летчик.
— Сегодня — на Почтарево, — сказал Побережный, когда они рассортировали мешки. — Пока погода. А то начнется рыданье. Где Женька?
— К собакам ушел.
— Ладно, полчасика отдохните и трогайтесь. А я пока бумаги оформлю.
У Кирилла тоже было дело, нужно было приготовить кое-что на дорогу. Он принес из коридора пустой ящик из-под масла, разломал его и быстренько наладил печь. Сухие, промасленные доски горели, как порох, и через пять минут плита накалилась. Вскипятив воду, Кирилл остудил ее, добавил клюквенного экстракта и сахара. Получился отличный морс, который в поездках был просто необходим. Он лучше всякого пива утолял жажду и восстанавливал силы, как живая вода. "Неплохо бы, конечно, прихватить парочку апельсинов, — подумал Кирилл, — да разве с шефом сваришь кашу? Предлагали ящик — так нет, отказался. Сеня сам привезет! Держи карман шире, разбежится твой Сеня!"
Вошел озабоченный Женька.
— Ты чего? — спросил Побережный.
— Ытхан совсем расхромался, шеф. Все лапы посек до крови. Наст-то не держит как следует, а Ытхан все время впереди.
— А я сколько раз говорил — сшей бахилы. Возьми брезент и сшей. Тебе ж хоть кол на голове теши.
Женька презрительно скривился.
— Ытхан не какой-нибудь карликовый пинчер, шеф. Знаете, по Москве старушки водят, в лапотках? Думаете, я не пробовал? А Ытхан те бахилы — зубами. Это только у Джека Лондона собаки сами просили обуть их.
— Тогда замени — и дело с концом. У тебя что, собак мало?
— Нечувствительный вы человек, шеф. Я вам про попа, а вы мне про попову дочку. Конечно, заменю!
— Возьми вот квитанцию. Да заставь Парамонова расписаться как следует. А то поставит закорючку, разбирайся потом. Ну, готовы?
— Айн момент, шеф, — сказал Женька. Он уселся у печки и стал переобуваться.
Побережный смотрел на него с нетерпением.
— Шеф, — сказал Женька, — надо бы нам устроить большой выходной. А, шеф? Страна давно перешла на пятидневку, а мы все по старинке вкалываем. А у меня собаки. Они морально износились, шеф.
— У тебя язык не износился?
— Я серьезно. Собаки окончательно озверели. Подтверди, старик.
Побережный досадливо отмахнулся.
— Нужны мне его подтверждения, как рыбе зонтик! Ты мне уже всю плешь проел с этим износом, парень! Целое лето баклуши бьешь со своими собаками, и все износ, износ!
— Конечно, — сказал Женька — за меня дядя работает. Вам не стыдно, шеф? — Он встал, притопнул унтами. — Подарили бы лучше портянки, чем обижать. Сотрудников иногда нужно премировать.
— У меня не склад, — сказал Побережный. — Я тебе уже давал одни. Куда ты их дел?
— Вспомнили! Это было давно и неправда, шеф. А потом, они были б/у, ваши портянки, и я стал мыть ими полы.
— Вот и мой. Мой на здоровье.
— Значит, не дадите?
— Тьфу! — плюнул Побережный. — Ну что ты при-
стал, как банный лист! Нету у меня портянок! Хоть, вон носки бери. Вигоневые.
Женька засмеялся.
— Я знал, шеф, что у вас добрая душа. Так и быть: вернемся — подарю вам одну маленькую штучку. — Женька сделал таинственное лицо.
— Какую еще штучку? — насторожился Побережный. — Не надо мне никаких штучек. Мне твои штучки надоели.
— Шеф никак не может забыть галифе, — сказал Женька.
— Никакие не галифе, — стал оправдываться Побережный горячее, чем следовало. — А что галифе? Если хочешь, такие же брюки.
— Не бойтесь, шеф, на этот раз это будет нечто другое. Ты скоро, старик?
— А я и не боюсь, чего мне бояться, — пробормотал Побережный. Когда речь заходила о галифе, он чувствовал себя не очень уверенно.
Кирилл закинул за плечи рюкзак с припасами.
— Пошли, — сказал он.
Как всегда, увидев хозяев во всеоружии, собаки заволновались, запрыгали, затявкали от нетерпенья.
— Придется Куцего вместо Ытхана поставить, старик. Он у него дублер.
— Сумасшедший этот Куцый. Ему орешь, орешь, а он глаза вылупит и знай себе прет.
— Заполошный, это точно. Зато вожак. Любого на место поставит. Кроме Ытхана, конечно.
— Да о чем говорить! Куцего так Куцего, какая разница?
— Не скажи! Ты поставь попробуй хотя бы Варнака. Он из тебя душу вынет. И собак взбаламутит. Им нужно, чтобы впереди был вожак, а Варнак в этом смысле ни рыба ни мясо. Он в середине — на месте.
Женька, наверное, долго бы еще разглагольствовал на любимую тему, но тут из дома вышел Побережный.
— У вас совесть есть, ироды?! Чего вы резину тянете? Ждете, когда я за вас поеду?