Зейнулла знал, что если звери накинутся на него скопом, то ему не отбиться от них — много ли убьешь ножом? К счастью, он вспомнил о спичках и принялся за дело. Нарвав вокруг себя жухлой травы и колючек, он с превеликим трудом поджег кучу. Она долго не занималась, чадила, но в конце концов старику удалось развести некое подобие костра. Слабые дрожащие язычки едва светили под носом, но даже этого оказалось достаточно, чтобы держать на почтительном расстоянии уже порядком обнаглевших шакалов.
Опасность пришла с той стороны, откуда Зейнулла не ждал ее: его неудержимо клонило в сон, а огонь требовал неотрывного наблюдения. Чтобы обезопасить себя с этой стороны, Зейнулла прибег к жестокому, но необходимому сейчас способу избавиться от сонливости: он рукояткой воткнул нож в землю, и каждый раз, чуть только Зейнулла начинал клевать носом, острие ножа больно кололо его в подбородок. Зейнулла приходил в себя и подбрасывал в костер.
Утром шакалы ушли, растворились в рассветной дымке, но к полудню вернулись снова, и Зейнулла видел мелькавшие тут и там остроухие злые морды животных. Опять началась пытка солнцем и жаждой, а шакалы, не видя перед собой пугающего их ночью огня, осмелели вконец и перебегали с места на место чуть ли не на расстоянии вытянутой руки. Зейнулла сжал нож.
Внезапно послышался свистящий звук рассекаемого воздуха; шакалы бросились врассыпную, но их настиг тяжелый, отливающий медью ком и ударил в самую середину бегущих. Отчаянный предсмертный визг одного из шакалов слился с торжествующим хриплым клекотом: вцепившись одной лапой в глаза, а другой в спину шакала, орел крутил и ломал его, нахлестывая с боков гигантскими крыльями.
Что-то блеснуло под солнцем на лапе орла. Зейнулла напряг глаза и увидел, что птица окольцована: лапу беркута, как серебристая змейка, обвивала тонкая самодельная цепочка.
Зейнулла так разволновался, что забыл обо всем на свете. Не обращая внимания на боль в ноге, он привстал и позвал спекшимися, растрескавшимися губами:
— Кый-ту!..
Шепот долетел до орла. Он вздрогнул и посмотрел по сторонам, пытаясь увидеть того, кто его звал.
— Кый-ту!.. — повторил Зейнулла.
Орел неловко спрыгнул с тела шакала и, волоча по земле крылья, вперевалку пошел на зов. Иногда трава скрывала от глаз орла человека, и тогда он останавливался и вытягивал шею, будто становился на цыпочки.
Зейнулла не знал, что сулит ему эта нежданная встреча, и на всякий случай приготовился к худшему. Трава, раздвигаемая орлом, шуршала все слышней, и наконец беркут появился из нее — огромный и страшный, как доисторический птеродактиль. Взгляды человека и птицы встретились, и человек не прочел в глазах орла ни хорошего, ни плохого. Они горели ровным желтым огнем, и Зейнулле показалось, что беркут не видит его.
— Кый-ту!.. — в третий раз позвал он.
Будто припоминая что-то, беркут склонил голову набок и уже с интересом уставился на Зейнуллу. И вдруг распустил крылья, широко расставил клюв и смешно затоптался перед охотником — совсем как в старые времена, когда, бывало, требовал мяса.
"Это очень умный беркут, — думал Зейнулла, размазывая текшие по щекам слезы. — А я старый, никуда не годный ишак…"
Собрав все силы, Зейнулла пополз к тому месту, где лежал уже околелый шакал, и беркут следовал за ним, по-прежнему раскрывая клюв и показывая красный остроконечный язык.
Зейнулла ободрал шакала и накормил беркута. Сам он попользоваться ничем не мог, потому что от мяса несло таким смрадом, что старику едва не сделалось дурно. Насытившийся беркут долго чистил и расправлял перья, а потом сорвался и полетел к горам. Зейнулла проводил его тоскливым взглядом, а потом впал в полуобморок-полусон.
На этот раз он очнулся уже ночью. Первой его мыслью была мысль о шакалах. Если они появятся снова, он ничего не может противопоставить им: у него уже нет сил.
Шакалы явиться не замедлили. Теперь их привлекал еще и запах мертвого собрата, и они, постепенно наглея, как и в прошлую ночь, смыкали круг. Но едва первые из них приблизились к останкам, в темноте туго ударили крылья, и из травы навстречу шакалам выпрыгнула сгорбленная мрачная фигура беркута. Не ожидавшие отпора шакалы пустились наутек, а беркут, как соловей-разбойник, посвистав и пощелкав им для острастки вслед, завернулся, как в бурку, в крылья и застыл. Теперь Зейнулла мог быть спокоен: пока этот крылатый страж находится на посту, ему не страшны были никакие шакалы. Уже не думая ни о чем, старик натянул на голову чапан и уснул как убитый.
Если бы он мог что-нибудь чувствовать в это время, он бы увидел, как опять вернулись шакалы и как опять ринулся им навстречу недремлющий беркут. И всю ночь в степи раздавались тугие удары крыльев, яростное орлиное щелканье и бессильный визг шакалов. Потом до сознания старика донеслись лай собак, лошадиный топот, людские голоса. Его подняли и понесли, и, когда временами он открывал глаза, видел в небе планирующую в потоках воздуха птицу, и перья птицы в лучах солнца червонели и переливались золотом…
С того дня беркут и человек стали неразлучны. Они не вспоминали старых обид, ибо те были искуплены дорогой ценой, и помнили добро, ибо в их жизни его было не так уж много. Каждый из них занимался своим делом, не мешая друг другу: беркут с утра улетал, а старик плел сетки и чинил капканы. Вечером, когда прилетал орел, они садились у порога и подолгу смотрели на горы, потому что для одного из них они были родиной, а другой отдал им лучшие годы своей жизни. Кто знает, что заставило орла покинуть недоступные снежные пики и возвратиться к дымному человеческому очагу — подступавшая ли старость, гонение ли ближних или какие другие, непонятные ему самому причины?..
И вот теперь беркут умирал.
Много смертей видел на своем веку Зейнулла и сам без трепета ждал уготованного всему живому срока, но сейчас был глубоко опечален. Умирал его единственный близкий, и Зейнулла ничем не мог помочь ему, ибо старость неизлечима.
Ночью старика кольнуло в сердце.
Он встал, засветил огонь, подошел к клети.
Беркут лежал, распластав огромные крылья.
— Кый-ту, — с надеждой позвал Зейнулла.
Орел не отозвался. Зейнулла. вошел в клеть и потрогал тело птицы. Тепло уже выходило из него. Зейнулла с трудом вытащил беркута из клети, завернул его в кошму и пошел седлать лошадь.
Он повез мертвого друга в горы, чтобы там похоронить его.
В темноте Зейнулла вырыл могилу и осторожно опустил в нее тело беркута. Потом он зарыл яму, заровнял и закидал сверху камнями.
Так когда-то хоронили самых близких родственников его далекие пращуры.
ОБЫКНОВЕННЫЕ ШТОРМЫ НЕОБЫКНОВЕННЫХ ЛЮДЕЙ
Борис Воробьев родился в 1932 году в Калининской области. Это значит — все, что он напишет впоследствии о войне, не мемуары, не личный опыт. А география его повествований не родные места, а места его работы и службы.
…А как, собственно, произошел выбор — нет, не просто профессии, потому что для писателя его дело больше чем профессия, это главная линия жизни, — у автора этой книги? Почему он так четко обозначил свое творчество вехами "приключенчества", так безоговорочно вышел на эту дорогу — на тропу странствий, штормов, крутых поворотов?
Ну, во-первых, таким человеком, конечно же, надо родиться. Есть среди нас особенные люди, которые не сами ищут приключений, а приключения ищут их. Мы можем ходить вслед за ними по той же тропе, и она будет безликой и обыденной, а для них станет путем неожиданностей и открытий.
Во-вторых, необозримые просторы нашей Родины. Они ли не располагают к странствиям, к дальним путям, они ли не самая благодарная почва для приложения сил, для работы и встреч с будничными, но героическими людьми?
И в-третьих, — литературный дар романтического склада, подкрепленный широким образованием и специальными знаниями.