Но внезапно меня пронзил страх: а что, если эти архивы были похищены? Или же кто-то восстановил эту тайную формулу? Один из наших врагов или агент вашей службы, предавший дело короля?
Вы понимаете, Виравольта, о чем я говорю? Это оружие – небесный огонь, мой друг, ни больше ни меньше! Опустошительный огонь, формула которого была утеряна после взятия Константинополя в 1453 году…
Греческий огонь!»
Факте взглянул на записку; он прочел лишь последние слова.
Одновременно с королем и королевой мишенью становились все придворные.
Мушкетер посмотрел вслед Виравольте, удалявшемуся под стук копыт.
Resurrexit!
Собор и холмы Реймса
Церемониал не менялся уже семьсот лет.
В этот день, 11 июня, в шесть утра, Людовик, бледный, как воск потухшей свечи, собрал все свои силы, чтобы встретить один из самых долгих и самых мучительных дней своей жизни. Он был одет в сутану из серебристого сукна, а на голове у него была трехрогая шапочка из черного бархата, к которой был прикреплен пучок белых перьев и хохолок цапли. Он сдержал кашель, когда ему объявили, что в архиепископский дворец, где он остановился, прибыли прелаты с зажженными свечами. Перед ними шествовали дети из хора; каноники выстроились в две шеренги. Уже раздавалась музыка, исполняемая столичными музыкантами, и доносилось пение певчих главного собора. С момента его пробуждения вокруг его ложа собрались самые высокопоставленные придворные, одетые в причудливые костюмы. Людовик еще возлежал и придворные все еще окружали его, когда главный певчий дирижерской палочкой постучал в дверь спальни.
В спальне главный камергер, приложив руку к сердцу и выпрямив спину, сделал шаг и произнес:
– Кого вам нужно?
– Короля!
– Король почивает.
Прошло несколько секунд, затем главный певчий вновь постучал.
Повторился такой же ритуал, и певчий постучал в третий раз.
– Кого вам нужно?
– Нам нужен Людовик XVI, которого Бог пожаловал нам в короли!
«Ладно… Теперь дело за мной», – сказал себе Людовик, сглатывая слюну.
Дверь открылась.
Прелаты подошли к постели, приподняли монарха и поставили его на ноги. Каждое действие было символичным: пока он не был помазан сакральным елеем, предполагалось, что король спит, и Церковь должна была разбудить его и отвести к алтарю. Во дворе архиепископского дворца собрался кортеж – солдаты швейцарской гвардии французского короля, гобои, барабаны и трубы, флейты и дудки, камергеры и свита, телохранители, воины, вооруженные алебардами, и кавалеры ордена Святого Духа.
Среди них находился Шарль де Брогли, со спокойным выражением лица и приподнятой бровью.
Людовик наконец вышел из спальни; у него был заспанный вид. Проходя под аркадой архиепископского дворца, он приободрился, чтобы лучше соответствовать своему положению – в самом центре мироздания. За его продвижением наблюдали двое гусаров, а неподалеку восьмидесятичетырехлетний коннетабль, господин де Клермон-Тоннер, наклонился к своему соседу, спрашивая его дрожащим голосом, хватит ли монарху сил выдержать все обряды сегодняшнего дня. Как только король занял свое место, кортеж тронулся. Епископ Лаонский, потрясая митрой и крестом, бранился с епископом Бове о том, кто из них должен шествовать первым, и их потасовка уже стала привлекать внимание публики. Они вышли за ворота и направились по огромному проспекту, по обе стороны которого в тишине этой новой зари преклоняли колени бесчисленные подданные, образовав под листвой деревьев нечто вроде почетного караула, уходившего за горизонт.
Народ приветствовал своего короля.
Мария Антуанетта оделась, когда за окном стояла еще ночь. В пять тридцать она была уже в соборе. Первые приглашенные начали занимать места примерно с четырех часов. Она вошла и также направилась к своему месту на трибуне, рядом с дамами Королевского ведомства. Анна Сантамария, роскошно одетая, в платье с фижмами и огненно-оранжевым лифом, с переливающимися на груди бриллиантами, прибыла одновременно с королевой. Она вошла вслед за ней в сопровождении Козимо со шпагой на боку.