– Скажи спасибо, дебил, что вас тут вообще отдельно держат, – огрызнулся корпусной, водворяя меня в камеру, когда я возмутился было, что народу тут более чем положено. – А то засуну в общую – махом отпидерасят! – И ловко протянул дубинкой по спине, отчего я стремительно влетел в свое новообретенное пристанище, отдавив кучке старожилов три ноги и ладонь. Дружно взвившись, старожилы отшвырнули меня обратно к захлопнувшейся двери и хором принялись выражать свое недовольство незапланированным появлением лишнего. В душе я был с ними согласен: камера четыре на два с половиной с двумя двухъярусными шконками на восемь рыл, а тут еще одного подбросили!
– А ну, тихо! – басом гаркнул с верхней шконки здоровенный мрачный мужик, заросший недельной щетиной. Гомон моментально стих. «О! Пахан местный, – решил я. – Очевидно, сейчас будут прописку делать». И, положив авоську с вещами на пол, начал разминать кисти рук. То, что в тесном пространстве камеры у противника было явное численное превосходство, меня особо не смущало. «Первого, кто кинется, рубану, второго загрызу – остальные после такого начала вряд ли пожелают резвиться, – подумал я. – Пусть они шизоиды, но не совсем же ведь законченные…»
– Ну и что ты за фуй с бугра? – полюбопытствовал верзила, медленно спускаясь со шконки на пол. Растолкав публику, он стал приближаться ко мне.
Повернувшись к каланче левым боком и слегка напружинив опорную ногу, я приготовился долбануть вопрошающего пяткой в промежность и спокойно ответил:
– Сыч я… Отряд спецназа ВВ. Номер не скажу. – И, отведя взгляд в сторону, добавил: – Замочил пленных «духов» в Грозном… Предварительный диагноз – шизофрения.
Обитатели камеры недовольно загудели – отчего-то им мой ответ не понравился. Верзила внимательно смотрел на меня с десяток секунд шалыми глазами, затем, обернувшись к публике, заорал:
– Да ша! Ша, чмыри! – И протянул мне руку, широко улыбаясь: – Серега Смирнов – Новосибирский ОМОН. Тоже шизофрения, но никого расстрелять не успел. А жаль… – Он возбужденно сверкнул зрачками и, похлопав меня по плечу тяжеленной ручищей, резюмировал: – Мы с тобой одной крови – ты и я. Ты Маугли читал?
– Ага, читал, – согласился я.
– Ну вот, – продолжил Серега. – Мы с тобой одинаковые – оба подхватили шизу на войне. А эти, шушера все тутошние – жировали, скоты, пока мы там кровь проливали. – Бешено зыркнув на недовольно притихших сокамерников, мой новоявленный кореш вдруг скаканул назад и, резким движением сдернув с верхней шконки отчаянно завизжавшего худосочного типа, распорядился: – Жить будешь здесь. Тебе положено. – Затем Смирнов обвел сокамерников подозрительным взором и напористо поинтересовался: – Вопросы есть?! – Вопросов не было. Таким образом я стал обитателем камеры для сотрудников правоохранительных органов, располагавшейся в психиатрическом отделении СИЗО № 1 славного российского города N…
Я ни капельки не раскаивался в том, что расстрелял этих ублюдков, и вопреки диагнозу врача, обследовавшего меня при аресте, был на сто процентов уверен, что с чердаком у меня все в порядке. Для меня контузия и четыре мелких осколка в спине не повод, чтобы лишиться рассудка: было дело, случались штуковины покруче, и ничего – крыша на месте. Так, по крайней мере, мне кажется… Доктор был не прав: я ухайдакал ЭТИХ не будучи в состоянии шизофренического припадка, а наоборот – пребывая в здравом уме и твердой памяти.
Когда пленных «духов» начали грузить в машину, чтобы свезти в Ханкалу, возле школы, которую мы героически обороняли, образовалось изрядное скопление лишнего народа: репортеры, журналисты, правозащитники, представители ОБСЕ. Они двигались за танковой колонной как дисциплинированная пехота и, естественно, пожелали принять трепетное участие в таком грандиозном событии, как добровольная сдача в плен гордых «непримиримых», которые якобы не пожелали более проливать кровь сопливых русских мальчишек. Помнится, один из «духов» – высокий матерый мужик – презрительно бросил в видеокамеры: «Мне просто стало стыдно – с кем я воюю?! С пацанами, которые мне в сыновья годятся! Я пожалел их и вот – решил добровольно сложить оружие…»