Припоминаю, как он удостоил своим присутствием кабинет в ресторане «Прага», где я в относительно небольшом кругу друзей отмечал свое шестидесятилетие. Аджубей, естественно, стал центром внимания. Он говорил, как всегда, авторитетно и уверенно, а когда кто-то позволил себе шутливую реплику, то Алексей Иванович резко отреагировал в присущем ему стиле:
— Дайте и мне слово сказать! Я тоже человек!!!
Гость, позволивший себе реплику, сразу прикусил язык.
По окончании банкета мы небольшой компанией поехали ко мне на квартиру. Все мы, не скрою, как принято, выпили, и Аджубей почему-то стал придираться к скромному, интеллигентному Исаю Спектору, администратору театра Вахтангова, мужу нашей приятельницы известной актрисы Юлии Борисовой. И тут Алексей Иванович неожиданно получил непривычный для себя резкий и решительный отпор от Юлии Константиновны. Все были смущены, и мне пришлось вмешаться:
— Друзья мои! Юленька! Алексей Иванович! Не надо ссориться. Что за ерунда! Алексей Иванович, поцелуйте у Юленьки ручку, и будем считать недоразумение недоразумением…
С падением власти Хрущева в октябре 1964 года закончилась и карьера Аджубея. Любопытно, что уже наутро после рокового для Хрущева пленума ЦК в редакцию «Известий» явился Л. Ф. Ильичев с постановлением об освобождении Аджубея от должности редактора. Видимо, ни одной минуты не хотел ждать с этим Брежнев. Надо сказать, что эту катастрофу Аджубей воспринял с достоинством и самообладанием. Он обошел все отделы редакции, прощаясь с сотрудниками, благодаря их за совместную работу, приговаривая: «Ну вот. Теперь я — никто. Простите, если что было не так». Его назначили на мизерную должность — заведующим отделом в редакции ежемесячного журнала «Советский Союз», выходившего незначительным тиражом, главным образом для заграницы. Алексей Иванович Аджубей был, повторяю, незаурядной личностью. Не простой была и его судьба. Он познал и высокие взлеты, и тяжелые времена. Был, как говорится, и «на коне, и под конем». И — таковы парадоксы жизни, что испытание блестящей карьерой и популярностью он, прямо скажем, выдержал не блестяще — обнаружил самодовольство, нескромность, а подчас неуважение к людям. А испытание тяжелой неудачей, крушением смелых замыслов и расчетов перенес мудро и мужественно.
Я уже упоминал, что, будучи редактором «Известий», Аджубей был благосклонен к старым известинцам, в частности, к Татьяне Николаевне Тэсс.
Что это означает? «Тэсс» — это аббревиатура двух букв «Т» и «С», инициалы писательницы Татьяны Сосюра. Вот надпись на ее книге «В редакцию обратился человек»: «Все то, о чем рассказано в этой книжке, было частью моей жизни, а жизнь — это столько удивительных лет, через столько сложных времен тесно связана с Вами, дорогие мои друзья. Раечке и Боре в знак нашей непревзойденной дружбы. Экзотишка. 25.6.69». А что значит — Экзотишка? Объясняю. Мы проживали с Татьяной Тэсс в соседних подъездах дома издательства газеты «Известия». Дружили, как говорится, домами. Ее мужем был научный работник Юрий Локшин, любивший, как и она, нарядно одеваться. Я как-то встретил эту элегантную супружескую пару во дворе и невольно ими залюбовался. Особенно хорош был Юра в каком-то причудливом итальянском полупальто, застегнутом вместо пуговиц металлическими крючками, как на садовых калитках.
— Ну, Юра, — сказал я, ошеломленный, — экзотичный у тебя наряд. Ты самый настоящий экзотишка.
Это слово очень рассмешило Татьяну Николаевну и с той поры вошло у нас в обиход.
Она приехала в Москву с юга во второй половине 20-х годов, везя с собой робкие, посредственные стихи и такие же робкие надежды на литературный успех в столице. Стихи не понадобились, но литературная удача ей улыбнулась. Прошло немного лет, и Татьяна Тэсс — известная писательница, популярная журналистка, с успехом выступающая на страницах такой распространенной газеты, как «Известия». Выходят в свет и отдельные ее книжки. Для писательской манеры Татьяны Николаевны очень характерна раскованная, доходчивая, почти разговорная интонация. Она как бы даже щеголяет своей наблюдательностью, зоркостью видения, умением замечать детали.
После нескольких лет неизбежных в Москве жилищных мытарств Татьяна Николаевна получила отличную двухкомнатную квартиру. Вот тогда мы и стали соседями. Она, между прочим, рассказывала мне со смехом, что при распределении жилья были возражения:
— А зачем Татьяне Тэсс, незамужней и одинокой, двухкомнатная квартира? Хватит с нее и однокомнатной!
Но за нее энергично вступился замредактора, громогласный Яков Григорьевич Селих, человек добрый и шумный.
— Ни в коем случае! — гремел он. — Только двухкомнатную! Что с того, что она незамужняя? А завтра она выйдет замуж! Что тогда? Разве она не заслужила? Я категорически настаиваю!
Он как в воду глядел… Вскоре мужем Татьяны Николаевны стал Юрий Локшин, человек приятный, интеллигентный, общительный. Знакомство их, между прочим, началось с того, что он с каким-то сложным вопросом пришел в редакцию и его направили на прием к Татьяне Тэсс…
Свою квартирку Таня за короткое время превратила в подлинный маленький музей. Редкие книги, с большим вкусом подобранные произведения живописи и графики (нескромно похвалюсь, среди них был и мой натюрморт на китайские мотивы), очаровательные статуэтки, вазы, подсвечники, другие изделия из хрусталя, металла, керамики… Всего и не упомнишь. Таня и Юра составляли на редкость дружную, во всем между собой согласную, до смешного единомыслящую супружескую пару. А квартира их незаметно стала настоящим литературным и культурным салоном, где охотно бывали и общались друзья этого милого, гостеприимного и хлебосольного дома. Особенно весело и непринужденно проходило традиционное ежегодное застолье в Татьянин день. Неизменно присутствовали Лев Кассиль, Аркадий Райкин, Михаил Куприянов (один из Кукрыниксов), другие общие знакомые. Гости всегда восхищались редким по красоте столовым сервизом и всем убранством очаровательной квартиры.
Татьяну Николаевну окружало всеобщее признание, она пользовалась широкой популярностью, была полна интересных творческих замыслов. И вдруг… Скоротечная, неожиданная болезнь, безвременный уход из жизни.
Помню многолюдную панихиду в конференц-зале «Известий», растерянные речи друзей, ошеломленных катастрофой. Невыносимо тяжело было смотреть на бедного Юру Локшина, пребывавшего в каком-то шоке, как бы не способного понять, что произошло.
Татьяну Тэсс похоронили на Ново-Кунцевском кладбище, и месяца через три Юра воздвиг ей настоящий миниатюрный мемориал черного мрамора. В центре его высилась бронзовая, во весь рост статуя Татьяны Николаевны.
Я иногда встречал овдовевшего Юру Локшина во дворе нашего дома. Это был совсем не прежний жизнерадостный, общительный, модно одетый, начиненный последними новостями и анекдотами Экзотишка, а — поникший, угнетенный, молчаливый человек.
Как-то он позвонил мне по телефону:
— Боря. Я должен тебе сказать… Я не могу больше жить один.
Мы помолчали.
— Что ж, Юра, — наконец сказал я. — Сделай то, что делают другие в твоем положении. Но будь осторожен. Не попадись, как попался Леня Ленч.
Я имел в виду нашего общего приятеля, известного литератора. Года полтора назад он проводил в последний путь жену, с которой они жили душа в душу. Остался безутешным вдовцом. Но вскоре некая предприимчивая дама представилась ему горячей почитательницей его писательского творчества, обнаружив при этом отличное знакомство с его произведениями и весьма угодив тем самым его авторскому самолюбию. Они быстро подружились, так сказать, на чисто литературной почве. Но как и следовало ожидать, она вскоре вошла в дом Ленча полновластной хозяйкой, и он оказался под весьма твердым каблучком. А далее как-то так получилось, что спустя непродолжительное время и сам Ленч приказал долго жить, оставив почитательнице его творчества уютно обустроенную его покойной женой квартиру, антикварную мебель и довольно доходное авторское право.