Между тем Октавио подозревает, что его проблема вызвана повышенной секрецией гормонов. Он не может воздерживаться ни дня — в том-то и загвоздка. Его всё возбуждает: фигуры, соприкосновение, голоса. Раньше он думал, что всему виной переходный возраст, потом — что попросту надо жениться, а теперь пришел к другому выводу: виноваты гормоны. И эта пытка навсегда. Позавчера смотрит — а прямо под носом чье-то бедро, чуть ли к щеке не жмется. Позавчера он ехал сидя. Смотрит — темнокожая мулатка, широкая в кости, с широкой попой. Пышные фигуры — моя погибель. Знаешь, что главное изобилие скрыто одеждой: горячие дебри лобка и настоящая пещера; воображаешь ее губы, воображаешь ее в позе сверху или на четырех костях, а она вообще с тобой не знакома, она выходит на своей остановке. А вот идет другая, у нее прекрасное лицо, и ее рот вновь и вновь заглатывает мой член; а у третьей — груди, прижимаю к ним свой отвердевший конец, вот так, пусть трется, а потом чувствую ее язык на головке и выше; а у четвертой попа огромная — ну прямо валун, и в ее замочную скважину я тоже вставлю свой бешеный, раскаленный ключик. Моя погибель и в том, что все они разные. В одной мне нравится одно, в другой — что-то второе, в третьей — еще что-то, многообразие форм, так сказать, вчера меня распаляли густые кудри, а сегодня — прямые золотистые волосы и нежный пушок на благоухающем затылке; мне нравится уже не пышная плоть — разонравилась, — а накачанные мускулы, туго натянутая кожа. Его жена второй день болеет, грипп. Сегодня Октавио и вовсе не повезло: руки Илки щупают его, обыскивают. Дыхание Илки овевает его спину. Запах Илки, растолкав легионы других, проникает в его легкие. Гони эти мысли — но разве прогонишь, не могу вывести себя из состояния, когда я не способен прогнать ненужные мысли. Анус сопротивляется его члену, но член не сдается, ни на что не отвлекается, не знает отдыха. Сегодня Октавио пришлось тяжко. Он был вынужден заниматься самоудовлетворением в туалете, манипулировать своим фаллосом, хотя сегодня он спал с женой, а жена у него сексапильная, этого он не отрицает, светленькая мулатка, несомненная сексапильность, великолепные волосы, между ног — вулкан, как не признать, но ею одной он обойтись не может, все восемь лет брака, со дня свадьбы; Октавио вынужден воображать себе то блондинку, то негритянку, то худышку, то толстуху, то деревенскую бабенку; формы нужно варьировать. Однажды что-нибудь стрясется, в один прекрасный день, один шанс на тысячу. Что-нибудь стрясется, к его несчастью.
Октавио и не подозревает, как вскоре повлияет на его судьбу Гном. А пес тем временем пытается завоевать симпатию тех, кто стоит на остановке в ожидании автобуса. По натуре Гном — домашнее животное, потому и пытается набиваться на ласки, «а ну, иди сюда», «дай лапу», «эй, Гномик» и свист, «Гно-о-ом» и торопливое пощелкивание пальцами, «Гно-о-ом» — зовут есть. Кандидата он выбирает неспешно. Пес знает, что вряд ли кому-то понравится, и потому каждый раз все дольше медлит, прежде чем подбежать к какому-нибудь человеку. Каждая попытка завоевать чье-то сердце — это риск. Пес ничего не умеет анализировать, кроме запаха: первое время он выискивал запах, напоминающий о его прежнем хозяине, ходил кругами вокруг человека, пока тот не обратит внимание, и приближался, виляя хвостом, опустив морду, подчеркивая почтительность, смирение, свою собачью преданность. После нескольких неудач стал отдавать предпочтение менее агрессивным запахам — женским. На сей раз он подбирается к рыжей, которая держит в руках термос с кофе. Обнюхивает голые икры, дотрагивается до теплого тела. Женщина рассеянно отстраняется от влажного собачьего носа. Гном лижет пальцы, торчащие из открытых босоножек, и только теперь женщина замечает пса. И пинает его в зад: «Сгинь, псина, сгинь». Гном чувствует, что его колотят и другие, из солидарности с женщиной: «Сгинь, псина, сгинь». Гном скулит, юркнув между ног старухи, «Сгинь, псина, сгинь», и кто-то швыряет в него камнем, попадает в ребро: «Сгинь, псина», и Гном удирает, перепуганный, сначала по тротуару, навстречу машинам, но рядом падает еще один камень, отрезая ему левый фланг, и пес незаметно для себя выскакивает на мостовую, под лапами асфальт, навстречу летит автобус Уэви.
Автобус резко тормозит, не доехав до остановки. Октавио отчаянно хватается за поручень. Девушка налегает на него всем телом, и он капитулирует, дает слабину. Нарастающая в геометрической прогрессии волна прокатывается по салону: после торможения инерция бросает пассажиров вперед. Лобки напирают на ягодицы, лбы наталкиваются на локти, уши — на уши, рты целуют затылки, глаза прижимаются к пальцам, а в данном частном случае — член Октавио встречается с крупной задницей пассажира по имени Гойо. Когда автобус затормозил, никто не понял, что водитель пытался объехать собаку. Будь у Уэви время подумать, он расплющил бы пса в лепешку и покатил бы дальше, в ус не дуя, пусть валяется на асфальте, как пицца, но времени не оказалось: водитель не успел пренебречь собакой, рассудить, что ее жизнь не так важна, как все человеческие жизни, которых в его машине — точно сельдей в бочке. Октавио почувствовал, что его пенис вошел в щель между ягодицами мужчины, понял: произошла роковая, непростительная случайность.
Гойо восстанавливает равновесие, разворачивается и совершает неожиданный поступок — ощупывает ширинку Октавио и чувствует под рукой этакий валёк.
Илке пора сходить, и она говорит: «Пропустите, пожалуйста», сладким голоском, сквозь еще не отзвеневший смех: «Разрешите», — но когда автобус резко затормозил, Илка всем телом повалилась на Октавио, и подружки весело захихикали, и обе прижались к мужчине, а у того, естественно, все прочие мысли вылетели из головы.
Гойо хочет удостовериться, что между ягодиц ему засунули именно стоячий член. На ощупь ему показалось, что член был громадный и противный, громадный, уродский, он почувствовал его твердость и теперь комплексует, обижается. Он всегда переживал из-за своей оттопыренной задницы, а если случайно задевал за что-то ягодицами, страшно бесился. Вообще-то у него нормальная мужская фигура, фигура что надо, но грациозные ягодицы оттягивают на себя все внимание, кокетливо оттопыриваются перед зеркалом, и ничего им не делается, хотя он упорно учился их втягивать. Пышные крутобокие ягодицы, не позволяющие продемонстрировать голое тело — а ведь торс у него достоин Геркулеса. Ягодицы всегда были его больным местом. Достаточно было упомянуть о них, чтобы Гойо смолчал, окончательно разгромленный, не ответил обидчику ни словом. И все же, вопреки всему, Гойо заставил людей себя уважать. Кое в чем природа была к нему милосердна: наделила сильными руками и завидным ростом. Уже много лет только зеркало осмеливалось ставить ему на вид, что вместо зада у него форменный аэродром. Но Гойо продолжал скрывать ягодицы, приговорил себя к ношению широких рубашек навыпуск. В переполненном автобусе он всегда старался пристроиться у поручня и агрессивно выставлял локоть, чтобы никто не приближался. Он рисковал, лишь пока продвигался к выходу, — рисковал, конечно, минимально, ведь только резкое торможение могло воплотить опасения в жизнь. И теперь необходимость выяснять отношения с Октавио, который испуганно уставился на него, необходимость наброситься на этого типа срывает ему все планы: он-то собирался взять реванш над женой…