Когда сотрапезники вымоются, ты накроешь на стол, расставишь все тарелки и чаши, разложишь столовые приборы. Мне ли не знать, что готовить пишу для тебя — праздник; иначе ты бы этим не занимался. А праздник, Мэтр, требует, чтобы другие — Зараза и Мускул — испытывали взаимное влечение, или думали, что испытывают, или притворялись.
Приятного аппетита!
Хорхе Анхель Перес
Строфы водой и о воде
© Перевод С. Силакова
Всем обезвоженным Старой Гаваны, всем ее водоносам.
Его отец даже не слыхал об Анаксимандре Милетском. И тем не менее, когда шел купаться, уверял: «Человек происходит от рыбы». Сын смотрел, как он плывет: взмах рукой, еще взмах, ноги размеренно сгибаются и разгибаются. Ритмичными движениями отец продвигался, завоевывал другой берег. Человек происходит от рыбы, говорил он, и зачерпывал пригоршню воды, чтобы мальчик рассмотрел, как она прозрачна, а сам нырял глубоко-глубоко, чтобы вдруг появиться, выскочить из воды стоймя, с громким посвистом — вылитый дельфин.
Выскакивал и опять погружался.
Эстебан завороженно смотрел, как ловко отец скользит в воде, и смеялся, когда тот, вновь и вновь выныривая, вновь и вновь выпрыгивая, объявлял: «Я тиляпия, я каранкс, я акула, я сардина». Эстебану нравились все рыбы, которыми был его папа. Иногда он выбирал сам:
— А теперь ты краб.
Отцу больше нравилось скользить в вольной водной стихии, но сына он баловал, не перечил. Вылезал на берег, и руки превращались в лапы с клешнями: большие пальцы оттопыривались, остальные слипались вместе, и краб подбегал к сыну сбоку, все ближе, а мальчик встречал его смехом и новым повелением:
— А теперь будь угрем.
И тогда кисти и предплечья становились плавниками, помогали нырять.
Однажды отец не вернулся с глубины, словно и не догадывался, что на берегу, усевшись, не спуская глаз с воды, ждет мальчик. Медленно тянулось время, час за часом, а сын притаился в траве, как мышка, не решаясь войти в воду. Ведь папа происходит от рыбы, его папа-рыба с минуты на минуту устроит ему сюрприз — вынырнет и улыбнется промокшей насквозь улыбкой. Мальчик и не подумал, что надо кинуться на выручку к отцу и уж тем более что стоит позвать на выручку людей; он поднимал глаза, только чтобы взглянуть на небо, на белые-белые бока облаков. Предупреждение сверху — так звал их папа и, когда облака были готовы переполниться, выскакивал из воды стрелой. Папа всегда дожидался небесной воды в воде, потому что, как часто говаривал, вода — проводник природы.
На сей раз Эстебан заранее почувствовал, в какой момент облака переполнятся влагой и хлынут в реку: он ведь не отрывал взгляда от реки, в которую уже довольно давно вошел его папа. Он продолжал верить, что папа выплывет, отфыркиваясь, разбрасывая брызги, выплевывая струи воды, выплывет и глотнет немножко воздуха, чтобы нырнуть обратно, и еще раз, и еще, пока не устанет, пока не заболят руки и ноги, предостерегая, пока в груди не заноет. Эстебан смотрел то на воду, то на небо, на населяющие небосвод белые силуэты. А папа так и не вернулся, хоть и знал, что на берегу ждет мальчик, сидит, не шелохнувшись, гадая, куда отца ведет вода — проводник природы, всматриваясь в прозрачность капель, питающих изобильную реку.
Разве он мог рассказать людям, что случилось? Разве предал бы доверие отца, который привел его посмотреть на свой последний прыжок в воду и уплыл по течению? Эстебану хотелось, чтобы рыба, которой обернулся папа, без помех плыла туда, куда движется поток. Он не изменит его воле — насовсем оставит отца в воде, ведь люди происходят от рыб и иногда снова в рыб возвращаются. Чтобы удостовериться, Эстебан вошел в реку и позволил, чтобы она подхватила его и понесла. Ему всегда больше нравилось наблюдать с берега, но теперь он плыл, разыскивая отца в гуще водорослей, в ракушках на дне, в глазах каждой рыбы.
Уверившись окончательно, он вернулся домой.
Труднее всего было вытерпеть крики матери, ее угрозы. Запертый в комнате, он выслушал с начала до конца причитания и жалобный плач. Эстебан затаился, молчал. Ему не хотелось нести отцу цветы — лучше уж облака, переполненные дождем, питающие изобилие этих вод, вливающиеся в поток. Мать рыдала, умоляла, взывала о помощи.
Его погубили сомнения. Мать вопила, а он, обхватив колени руками, задавал себе вопросы. Как быть? И страх развязал ему язык, и он проболтался, что папа решил не возвращаться — зашел в воду и там обернулся рыбой.
— Утонул твой папа, — завопила мать Эстебана и обозвала его дурнем.
И все пошли ворошить глубины, а когда ничего не нашли, потому что тело унесло течением, взяли дощечку из самого легкого дерева, приделали к ней большую горящую свечку, и шли за дощечкой, покуда она плыла, а там, где легкая, невесомая дощечка остановилась на воде и свечка ярко запылала, снова разгребли глубины, и вытащили недвижное, распухшее тело отца Эстебана, и отнесли домой, и всю ночь, собравшись вокруг, оплакивали его, а потом положили его в недра земли и там оставили, и снова заплакали, и каждый раз, когда проходил год, возвращались на кусок земли, где оставили утопленника, чтобы положить цветы и еще раз поплакать.
Эстебан уверен, что нельзя было ничего рассказывать: папа мечтал не о дощечке с горящей свечкой, и вовсе не о том, чтобы его вытащили из воды и отнесли в вырытую в земле пропасть, и вовсе не о том, чтобы раз в год ему приносили цветы и плакали.
Эстебан проговорился, хотя нельзя было. И теперь папа его никогда не простит.
И Эстебан выбирал вопросы, чтобы задавать их себе; или вопросы сами находили его и изводили? Куда увела папу вода — проводник природы? Может, его рыбье тело разлилось по тем мирам, где таятся семена всего живого? Или растворилось в атомах воды? Кем теперь сделался его папа — человек он или рыба? Акула или дельфин? Живой или мертвец? Скелет из колючих косточек? Кто он? Если вода и вправду проводник природы, то Эстебана она проводила в жизнь, полную сомнений, ввергла в бесконечные сомнения и, самое страшное, в нищету. А виноват сам Эстебан. Бросил отца — вот отец его и покарал нищетой, чего ни хватишься — нету.
Вода, вода, вода, повторяет он. А вдруг, если долго твердить это слово, твердить настойчиво, ответы появятся. И вместе с ответами — вода.
Повторы, настойчивость, истовость. Все это отпечатано на стенах его квартиры. Вода, water, aqua, eau [14].
Эстебан исписывает стены призывами.
Финикийскими и греческими буквами, кириллицей и латиницей — лишь бы буквы разбрызгивали вокруг себя воду, — всеми алфавитами Эстебан требует. Написал «вода» латинскими буквами, а рядом — готическими, начертал изящным унциалом; на потолке, на полу, куда ни глянь — прочтешь «вода». В дверях — водопад, в окнах — ручьи. Морское дно в точности совпадает со дном раковины его умывальника. Умывальник, похожий на фламинго с раскинутыми крыльями, он сам разрисовал фигурами. Нарисовал голову Исаака в профиль и Исаака в полный рост, с головы до пят; пальцем пророк указывает на долину Герар, указывает своим пастухам, где рыть землю, где откопать источник воды. Взял краски поярче и нарисовал пастухов Исаака за работой, а рядом — других, тех, кто издавна жил в долине: как они заваливают яму землей, как душат источник, найденный пастухами пророка. А Исаак снова тычет указательным пальцем и велит: копайте. И одни копают колодец, а другие заваливают колодец, пока не примиряются — после того как еврей в третий раз указал пальцем, в третий раз отдал приказ копать. На сей раз никто не забрасывает землей яму, которую копают другие. А под колодцем, который рыли всем миром, под колодцем, нарисованным на умывальнике Эстебана, подписано «Свобода» — во славу примирения и хлынувшей воды.
Так долго рисовал и, только наложив последний мазок краски, воспользовался умывальником. Умывальник — точно цапля вверх тормашками, опустившая голову в морские глубины своей раковины. Вода, вода, вода, читает Эстебан на стенах и на потолке, а сам выпускает из расписного, пестрого бака тоненькую-тоненькую струйку. Восторженно смотрит, как прозрачность вод медленно покрывает дно раковины. Еще немножко полюбовавшись, опускает в воду руки и, чуть-чуть подержав, вытаскивает, но держит над раковиной; отрадно смотреть, как капли скатываются с пальцев и падают в стоячую воду на дне, и лужица кажется глубокой-глубокой. Священное помазание, говорит он себе, и смотрит на ручей, нарисованный на окне, и на потолочные облака, которые вот-вот перельются через край, и на дверь, сулящую целую лавину воды. Куда ни глянь, всюду подспудно чувствуется присутствие воды. Будь настойчив: только упорство приведет твою страсть к счастливой развязке. Как же дорожит Эстебан водой! Как печалится, опуская руки в раковину, снова открывая для себя прозрачность, которая плещется в ладонях. И вот уже обрызгивает себе лицо, и освежает затылок, и заглядывает внутрь умывальника. Много ли осталось?