— А, это вы! — прокричал Тчорнио.
— О, Мать! — пробормотал Хард. — Кажется, влипли. — Они побежали.
— Убийцы, — верещал Тчорнио, пытаясь заплетающимися ногами догнать их.
— Быстрее, друг Джон, быстрее!
— Что там за шум? — пронзительно прокричал снова вышедший на улицу хозяин таверны.
— Вон они, те самые люди! — ответил ему Тчорнио, указав на Джона и Харда, стремительно приближавшихся к ближайшему углу, и обернулся в сторону владельца таверны. В то же мгновение он споткнулся о вывороченный камень из мостовой и упал прямо на живот.
— Вот уж эти мне позабытые Матерью пьяницы, — проворчал шинкарь и поспешил возвратиться в приятную прохладу своего заведения.
— Остановите этих людей! — заверещал Тчорнио, поднимаясь на ноги. — Награда тому, кто их остановит! — Неровным шагом он побежал по улице, сбивая прохожих с ног то справа, то слева.
Джон и Хард повернули за угол.
— Для пьяного, — задыхаясь проговорил Джон, — этот парень неплохо бегает.
— Сейчас, — Хард судорожно заглотнул воздух, — не время, — тяжелая одышка, — для бесед.
Тчорнио тоже свернул за угол и помчался за ними как какое-то сверхъестественное порождение природы. Та амплитуда движения, которую он мог себе позволить на довольно широкой улице Хромого Далбера, оказалась слишком размашистой для узкой боковой улочки, поэтому первое серьезное дело, которое ему удалось там совершить, было то, что он повалил стенд торговца гончарной кухонной посуды.
— Эй! — закричал лавочник, когда гончарные изделия посыпались на землю.
— Эй! — эхом повторила его жена, в то время как сам лавочник побежал за Тчорнио, перепрыгивая через черепки, которые только что были его товаром.
Но в данный момент для увлеченного погоней молодого человека звук разбивающейся посуды не значил ровным счетом ничего. Звуки, которые создавал разлетавшийся на куски при ударе о мостовую фаянсовый товар, были для Тчорнио всего лишь шумовым фоном и не больше. А сам гнавшийся за ним по пятам и кричащий что-то непонятное для его уха лавочник воспринимался им не как гневный преследователь, а как союзник в погоне. Тчорнио даже вынул свою шпагу из ножен и стал размахивать ею, чтобы еще больше подбодрить лавочника.
— Да защитит нас Мать, — кричал лавочник своим соседям. — Этот сумасшедший имеет шпагу! Он всех нас перебьет!
А его жена в это время кричала, выглядывая из уютного укрытия, каковое представляло собой крошечное помещение лавки:
— Остановите его! Вор! Остановите его!
Тчорнио позволил себе оглянуться на мгновение. Прекрасно. За ним следовала уже целая толпа, готовая оказать ему помощь в поимке заговорщиков. Он был уверен, что убийцы уже у него в руках. Уверенный в этом, он сходу врезался в тщательно уложенную пирамиду тыкв, от чего толстокорые, большие, круглые овощи стали катиться по улице в самых различных направлениях.
— Наш друг, — отметил Джон едва дыша, — похоже, — одышка, — попал, — снова одышка, — в маленькую неприятность.
— Мать любит нас! — это было все, что позволил выговорить Харду запас воздуха в его легких.
Они снова свернули за угол и попали на рынок далберов. А далбер — чрезвычайно непоседливое животное. В какой-то период эволюции фауны на Лиффе какая-то ящерица так и не решила окончательно, то ли стать ей птеродактилем, то ли динозавром. В результате появился далбер, наиболее игривое животное во всей галактике.
Стадо далберов, приведенное в тот день на продажу, составляло до трехсот голов. Когда Джон и Хард пробегали мимо, животные занервничали, их обычно ярко-зеленый цвет сразу померк и сделался пепельным. Что-то, подумали про себя далберы, было не в порядке. Они были уверены, что ситуация где-то выходила из-под контроля и требовала максимум собранности, быстроты действий и минимум обдумывания. Поэтому далберы сбились вместе для защиты, приведя своего погонщика, знавшего о них гораздо больше, чем ему бы этого хотелось, в состояние злой агрессивности, которое пока выражалось в целой серии крепких ругательств.
Когда Джон и Хард уже пробежали полквартала, Тчорнио Гар-Сполниен Хиирлт только что повернул за угол, громко крича, опасно для всех окружающих размахивая своей шпагой, что лишь только подтвердило опасения далберов о грозящей опасности. А за ним, в точности повторяя все изгибы его маршрута, то есть раскачиваясь от одной стороны улицы до другой, крича, как и он сам кричал, и торопясь, как самый буйный помешанный, гналась толпа разъяренных лавочников.
Нецензурная брань погонщика сменилась смиренной молитвой, поскольку он слишком хорошо знал далберов. Животные, с другой стороны, вскрикнули хором, как стадо рассерженных гусей. Цвет их кожи превратился из игриво пепельного в наводящий на всех ужас желтый; доминантой их насущных желаний стала решимость во что бы то ни стало убежать от неизвестной опасности.
И вот как будто бы по сигналу три сотни выкрикивающих гортанные звуки далберов проломили загородку. Их погонщик, пытаясь угнаться за ними, направлял в адрес Матери тщетные молитвы.
— Убийцы! — выкрикивал Тчорнио.
— Га-га-га! Га-га-га! — истерически кричали гнавшиеся за ним по пятам триста далберов.
За далберами бежал их погонщик, выкрикивая что-то непечатное о некоторых частях Материнской святой анатомии.
За погонщиком, заполнив улицу во всю ширину, гнались лавочники, выкрикивая «Задержите его! Задержите того человека!»
Один из гвардейцев, слонявшийся во внеслужебное время по улице, с удивлением рассматривал пробегавшую мимо него процессию. Когда мимо пробежал погонщик, гвардеец услышал выкрики торговцев. Его реакция была молниеносной — в коротком решительном броске он схватил погонщика, оба упали на мостовую, и по их телам, даже не подозревая о их наличии, промчалась толпа рассерженных лавочников.
Тчорнио осмелился еще раз оглянуться назад. Материнский нос! Что эти все проклятые Матерью далберы собирались… Бах!
Эх, до чего же неровные камни у мостовых Лиффдарга!
Джон и Хард быстро повернули направо. Далберы, не обращая никакого внимания на лежащего на мостовой Тчорнио, не считая, правда того, что каждый из них умудрился наступить на него в процессе бешеного бега, ринулись по улице по направлению к Храму. Прежде, чем Тчорнио смог оторвать от мостовой свое истоптанное далберами тело, продавец фаянсовых кухонных изделий настиг его и помог ему подняться.
— Две сотни глиняных сковородок! — рычал он, тряся Тчорнио как тряпку для полировки сапог. — Сорок девять больших глиняных горшков для тушения мяса! — Он неистово хлестал по лицу Тчорнио. Тот, увы, горько плакал.
— Четыре сотни первоклассных тыкв! — приговаривал другой торговец, не переставая бить ногами по его голеням.
— Триста проклятых Матерью далберов! — причитал погонщик, весь в ссадинах и кровоподтеках, держа в одной руке хлыст, а в другой — камень из мостовой.
— Посторонись! Посторонись! — грубо командовал гвардеец. — Я сам займусь этим. Пошли со мной, ты! — Схватив Тчорнио за воротник, он поволок его к Храму.
— Но я благородного происхождения! — плакал Тчорнио. — И вы позволили убийцам скрыться!
— Проклятый Матерью пьяница, — бормотал привлеченный шумом владелец таверны.
— Между прочим, брат Джон, — заговорил, наконец, Хард, когда они, изрядно уставшие, направлялись домой, — я когда-нибудь рассказывал тебе о далбере, который пожелал петь?
— Нет, дружище Хард, не рассказывал.
— Итак, однажды был далбер, который…
— Хорошо, введите его, — прорычал Сполн Гар-Тчорниен Хиирлт. Старик был чрезвычайно сердит.
— Папочка, — жалобно захныкал Тчорнио, входя в кабинет отца. — Ты ничего не понимаешь. Я…
— Ты абсолютно прав. Я ничего не понимаю. Более того, я не хочу ничего понимать. Поскольку сегодня мне пришлось заплатить за двести семьдесят пять кухонных глиняных горшков сомнительной ценности и неимоверной стоимости, за пятьсот тыкв, которые мне не пришлось даже попробовать, и за четыре сотни далберов, несомненно самой паршивой породы, хотя я и уплатил за них сполна как за чистокровных. Ущерб, нанесенный далберами, еще пока подсчитывается, но вне всякого сомнения мне придется оплатить и его.