Мама держалась, но лихорадочный, безумный блеск в глазах, расширенные зрачки, холодный пот, красноватые веки — всё это выдавало болезнь, от которой не скрыться нигде, как бы она ни пыталась. Она не забыла о той реке. Она боялась к ней приближаться. Река стала кошмаром. Вода стала кошмаром.
Мать не дождалась зимы. Закончился временный заряд бодрости, истраченный впустую. Шанс на спасение упущен. Мать проводила дни, лежа пластом на своей старой, скрипящей пружинами кровати, и уже не кричала, завидев змей: привыкла к тому, что я ее не понимаю и не верю ей. Но как можно верить в то, чего не видишь, если, бывает, глазам собственным не веришь?
Сумерки не прекращались. Тьма сочилась из пятна на стене, пока не заполнила собой весь дом. Я не препятствовала этому. Пускай пятно расползается, пускай змеятся трещины по стене, пускай темно и тихо. Тишина была осязаема, а тьма густая, как кисель. Этот застывший, вязкий воздух тяжело воспринимался легкими, поэтому дыхание само собой стало редким и неглубоким, практически не учащаясь даже во время физической активности.
Первая зима пришла внезапно и выдалась неожиданно суровой. Снега намело почти по самую крышу. Мне хватило раскопать узкий лаз на улицу и расчистить половину окна: для света и обзора. Стекло регулярно покрывалось морозными узорами, закрывая визуальный доступ в ледяное безмолвие. Весь мир вокруг был белым и каменным. Застывшее бледное небо, нетронутая снежная целина и ледяные, жгучие капельки воды в недвижном воздухе.
Это словно была планета без людей. Человек бы остановился и уснул. Но у меня был дом. Холодный, с инеем на стенах по утрам, с огромной кучей дров около печки, и с ведром, заменяющим туалет, что стояло в коридоре, а позже — ввиду сильных морозов — было перенесено в комнату.
Когда мороз ослаб, я нацепила найденные в кладовке валенки (они оказались мне велики, но помогли трое носков и напиханные в обувь тряпки) и самодельные снегоступы, смастеренные из бадминтонных ракеток — и вперед, к цивилизации, через замерзшую речку. Но, только выйдя из дома, я поняла бессмысленность этой затеи: снег стёр границы между дорогой, лугом, рекой и болотом. Перед моим растерянным взором тянулась сплошная однородная белизна, лишь снег синел на горизонте. Куда идти? Наугад? Без карты, без компаса и ориентиров? Учитывая то, что торфяники плохо замерзают, особенно в такие зимы, как эта — когда сначала выпадает снег, а потом начинаются морозы и, хоть лежит на болоте снег, ввалиться можно так, что мало не покажется. Заблудиться и замерзнуть — как вариант. Не дойду, не выдержу холода. Околею ночью. Никому от этого не станет лучше. Зарыться на ночь в снег — это идея. Но я себя знаю. Не буду отдыхать. Не смогу заснуть, если в пути. Буду шагать, пока не дойду или не упаду, лишившись сил или сознания. Так и помощь не приведу, и сама пропаду. Будет только хуже. Человеку, которого я оставлю умирать в одиночестве. Никто не должен умереть! Я придумаю, найду способ выбраться отсюда! Если не зимой, то летом, когда спадет уровень воды и течение успокоится. На том и порешила.
Всю зиму я посвятила изучению бабушкиных записей, этих ветхих, хрупких тетрадей, потемневших, пораженных плесенью, с расплывшимися от сырости чернилами. Крупный, размашистый почерк прародительницы давал советы по лечению различных недугов, включая те, что мучили маму. Аптечные лекарства не бесконечны, необходим был заменитель...
Вместе со снегом таяла надежда на возвращение в нормальную жизнь. Я всё отчетливее осознавала, что никуда не пойду. Если мать узнает, куда я ушла - а поход займет не один день — то на нервной почве случится приступ, а никого рядом не будет, чтобы дать лекарство. Ежели не узнает — в случае, если уйти по тихому — будет еще хуже: неизвестность — страшная штука. Куда ни кинь — всюду клин. Кто знает, сколько времени пройдет, прежде, чем я доберусь до людей. Не исключено, что река — не последнее препятствие. Если будут еще развилки, я сверну не туда и заблужусь? Конечно, волков бояться — в лес не ходить, но чтобы ходить в лес, где водятся волки, мало быть храбрым, нужно иметь оружие и немного физической силы. А я, что могу я?.. Мама говорила, что отпустит меня, когда поправится, чтобы самой себя обслуживать. В принципе, логично, только вот не факт, что ей станет лучше без квалифицированной помощи. А идти за помощью... черт, это какой-то замкнутый круг!