Разумеется, память о временах Империи послужила предлогом для многочисленных преследований; разумеется, порядочные люди не могут не возмущаться подлыми нападками на тех, кто пользовался милостями императора, а ныне имеет достаточно достоинства, чтобы не отрекаться от прошлых своих поступков; разумеется, низвергнутый исполин способен покорить воображение; однако дело идет не об одной только особе Наполеона; сегодня для благородных душ предметом ненависти должен быть не он и не те, кто в его царствование верно служил отечеству в разных областях государственного управления; предметом сурового осуждения должна сделаться система эгоизма и угнетения, созданная Бонапартом. Между тем, разве эта отвратительная система не царит нынче в Европе? Разве сильные мира сего не сберегают постыдное наследие тирана, ими низвергнутого? А если мы обратим взоры на нашу родину, разве не увидим мы повсюду верных слуг Наполеона, которые развращали его своим подлым потворством, а ныне приносят дань своего мелкого макиавеллизма новой власти? Разве сегодня, как и вчера, вся их хилая наука не строится на тщеславии и продажности и разве не из традиций имперского правления черпают они свою премудрость?[123]
Итак, изображая в самых ярких красках это пагубное правление, автор не оскорбляет поверженного врага, но атакует могущественного противника, и если — на что я от души надеюсь — «Десять лет в изгнании» внушат читателям еще большую ненависть к правительствам самодержавным, я смогу тешить себя сладостною мыслью, что, предавая их гласности, я служу тому святому делу, которому неизменно хранила верность моя матушка.
Предуведомление издателя[124]
Здесь повествование прерывается по причине, о которой я рассказал в предисловии. Я не в силах восполнить этот пробел, но, чтобы читателю легче было понимать дальнейшее, коротко перечислю главные события, происшедшие в жизни матушки за те пять лет, что отделяют первую часть воспоминаний от второй.
Возвратившись в Швейцарию после смерти г-на Неккера, дочь его, пытаясь смягчить душевную боль, решила сочинить портрет того, кого потеряла, и собрать для потомства последние его мысли. Осенью 1804 года она выпустила в свет рукописи отца, которым предпослала заметку о его характере и обстоятельствах его частной жизни.[125]
Здоровье матушки, ослабленное обрушившимся на нее горем, требовало лечения в южном климате. Матушка отправилась в Италию.[126] Под прекрасным небом Неаполя, среди памятников античности и прекрасных произведений искусства она открыла для себя наслаждения, прежде ей неведомые; душа ее, изнуренная печалями, казалось, ожила под действием этих новых впечатлений; матушка вновь обрела способность размышлять и писать. В Италии французские дипломатические агенты обращались с матушкой без благосклонности, но и без несправедливости. Ей запретили находиться в Париже, ее разлучили с друзьями и лишили привычного образа жизни, однако тиран, по крайней мере, не преследовал ее по ту сторону Альп; гонения еще не превратились в систему, как это произошло несколькими годами позже. Больше того, с удовольствием замечу, что пребывание матушки в Риме сделалось еще более приятным благодаря рекомендательным письмам, данным ей Жозефом Бонапартом.
Из Италии матушка возвратилась летом 1805 года и провела год в Коппе и Женеве, в обществе нескольких своих друзей. В эту пору она приступила к сочинению «Коринны».
В следующем году любовь к Франции, имевшая неодолимую власть над ее душой, заставила матушку покинуть Женеву и, соблюдая условие, ей предписанное, поселиться в сорока лье от Парижа. Я в ту пору готовился к поступлению в Политехническую школу,[127] меж тем, движимая безграничной любовью к нам, детям, матушка непременно желала наблюдать за нашим обучением так пристально, как только могло позволить ее положение. Итак, она поселилась в Осерре, городке, где у нее не было ни единого знакомого; впрочем, тамошний мэр г-н де Ла Бержери, выказал в отношении ее величайшую предупредительность и чуткость.[128]
Из Осерра она перебралась в Руан: этот город был на несколько лье ближе к столице, куда влекли ее все воспоминания, все привязанности ее детства.[129] В Руане она, по крайней мере, могла ежедневно получать письма из Парижа; беспрепятственно проникнув внутрь того круга, какой был очерчен императорским приказом, она возымела надежду, что этот роковой круг постепенно разомкнется. Лишь тот, кто сам жил в изгнании, поймет, что творилось в ее сердце. Префектом департамента Нижняя Сена был в ту пору г-н де Савуа-Роллен: известно, с какой жестокостью и несправедливостью его несколькими годами позже лишили этой должности;[130] у меня есть основания полагать, что среди обстоятельств, навлекших на него гонения, не последнюю роль сыграли дружеское расположение к матушке и сочувственное отношение к ней в пору ее пребывания в Руане.
123
После убийства герцога Беррийского в феврале 1820 г. во Франции сменилось министерство: на смену сравнительно либеральному кабинету Деказа пришел кабинет герцога де Ришелье, от которого умеренные роялисты ждали наведения порядка в стране. Люди левых взглядов воспринимали второй кабинет Ришелье (в первый раз герцог возглавлял кабинет министров с 1815 по 1818 г.) иронически; они считали, что собственной политической линии у этого кабинета нет, и отказывали ему в уважении (см.:
125
Книга называлась «Рукописи г-на Неккера»; ей было предпослано сочинение Сталь «О характере г-на Неккера и о его частной жизни»; ср. примеч. 4 и 402.
126
В декабре 1804 г. Сталь выехала из Лиона в Италию; она побывала в Турине, Милане, Риме, Неаполе, Флоренции и Венеции и в конце июня 1805 г. вернулась в Коппе. Об итальянском путешествии 1805 г. см.:
128
Г-жа де Сталь приехала в Осерр в конце апреля 1806 г. и поселилась в имении Венсель, принадлежавшем банкиру Жаку-Антуану Бидерманну (1751-1817). Там она оставалась до середины сентября 1806 г.
130
Жак-Фортюнат Савуа-Роллен (1754-1823), член Трибуната, а затем префект департамента Эр, был назначен префектом департамента Нижняя Сена 21 марта 1806 г.; уволен и даже отдан под суд он был в 1812 г. по обвинению в причастности к финансовым махинациям руанского сборщика городской ввозной пошлины Бранзона; впрочем, парижский суд оправдал Савуа-Роллена и в компенсацию за «моральный ущерб» он был назначен префектом департамента Две Неты (главный город — Антверпен). В эпоху Реставрации он был членом палаты депутатов; надгробную речь над его могилой произнес знаменитый либерал генерал Фуа.