Бонапарт переименовал Цизальпинскую республику в Итальянскую, тем самым дав понять Европе, что он намеревается расширить свои итальянские владения. В намерениях этих не было ровно ничего мирного, и тем не менее они не помешали подписанию Амьенского договора: так сильно Европа и даже сама Англия жаждали прекращения войны. В день, когда английский посланник г-н Джексон249 получил условия этого договора, я была у него в гостях. Он читал договор всем, кто обедал у него в тот день; каждая из статей вызывала у меня неизъяснимое изумление. Англия уступала все свои завоевания; она отдавала Мальту, о которой генерал Дезе сказал, что, не найдись в крепости предатель, отворивший французам ворота, они ни за что бы туда не вошли.250 Она уступала всё и совершенно безвозмездно державе, которую постоянно побеждала в морских сражениях. Такой удивительный плод принесло желание мира, охватившее всю Европу!251 А у человека, который чудом получил подобные преимущества, не достало даже терпения подождать несколько лет и попытаться поставить французский флот вровень с английским! Едва ли не на следующий день после подписания Амьенского мирного договора Наполеон решением Сената присоединил к Франции Пьемонт,252 а весь год, в течение которого этот договор оставался в силе,253 ежедневно издавались прокламации, извещавшие о намерении его разорвать. Причины такого поведения угадать нетрудно. Бонапарт желал ошеломить французов, чередуя неожиданные примирения с войнами, убеждавшими граждан в его незаменимости. Он был убежден, что, о какой бы сфере ни шла речь, узурпировать власть легче всего в грозу. Тогда, весной 1802 года, газеты, получившие задание воспевать радости мирной жизни, писали: «Мы вступаем в эпоху, когда политика перестает иметь какое-либо значение». В самом деле, пожелай Бонапарт, он мог бы даровать испуганной и разоренной Европе двадцать лет мирной жизни.
Бонапарт почтил своим посещением Сенат;254 сенаторы решили, что он намерен вместе с ними участвовать в заседании как консул Республики. Десять старейших членов этого собрания встретили его у основания лестницы. Бонапарт, однако, явился в Сенат в окружении собственной гвардии, а возвратившись в Тюильри, отозвался с презрением о недоумках, которые могли подумать, будто такой человек, как он, поставит себя на одну доску с какими-то судейскими. Он презирает гражданских чиновников не столько как солдат, сколько как деспот, которому всё, связанное с законами, внушает настоящий ужас.
В это же самое время он совершил поступок, значительно приблизивший его к трону, — заключил Конкордат с папой. Неоднократно в присутствии множества людей он признавался в абсолютном отсутствии у него религиозных чувств.255 Не знаю, говорил ли он правду. Суевериям он безусловно подвержен, ибо на свете нет человека, который бы не верил в сверхъестественное в какой- либо форме. Однако, на мой взгляд, он более склонен почитать богом себя самого, нежели поднимать взор к тому, кто создал его в наказание всем нам и уничтожит, дабы отпустить нам наши грехи. Однажды он написал г-ну де Сегюру, убежденному, что сын его погиб:256 «Господин обер-церемониймейстер, сына Вашего призвал великий дух», — а затем еще несколько раз прибегал к этому выражению, по-видимому, плененный его необычностью и новизной. Ясно, что в религии он видел не более чем политическое орудие, однако любопытно было бы узнать, что происходит в душе такого человека, когда обстоятельства вынуждают его остаться в одиночестве и задуматься о собственной судьбе и о ее превратностях. В нужную минуту он умеет не бояться смерти; он отважен по расчету, но не от природы; хотела бы я прочесть те его мысли, которые не относятся непосредственно к делам земным. Да и посещают ли его подобные мысли, или земные интересы забрали над ним такую власть, что не позволяют думать ни о чем ином? Как бы там ни было, заключение Конкордата дало ему повод провести генеральную репетицию своего будущего коронования.