Как-то из СССР в институт пришло письмо на имя помощников Фриша — требовалась простая справка. Фриш ответил сам и приписал: «Но с чего это вы решили, будто меня не надо тревожить? Не такая уж я важная шишка!»
Однажды в Мюнхен прибыл на гастроли цирк Саррасани. Укротитель зверей попросил Фриша разрешения побеседовать со студентами о жизни животных в неволе.
Фриш, не задумываясь, согласился:
— Очень хорошо! Вы сделаете доклад на эту тему вместо моей заключительной лекции.
В тот день профессор, уступив кафедру гостю, сидел на парте рядом со своими студентами.
— Мы приучали одного из слонов, — рассказывал докладчик, — становиться на голову. Такой номер слону дается нелегко. Но как же я обрадовался, подсмотрев, что в клетке, куда слона уводили на отдых, он сам повторяет упражнения, хотя не видит тех, кто его поощряет за усердие… Если работать с животным так, чтоб ему это было приятно, дело идет успешнее. Само животное помогает нам…
Фриш знал это по своим опытам с рыбами. И все же после этой лекции он стал еще внимательнее присматриваться к работе профессиональных укротителей — дрессировщиков. Приехав в США, куда его пригласили прочитать лекции в ряде университетов, он сразу отправился в Нью-Йоркский зоопарк, во Флориде посетил обезьянник зоопсихолога К. Л. Эшли, «Океанариум» с его грандиозными бетонными водоемами и прирученными дельфинами. Колокол служителя вызывал из морской пучины дельфинов, и те, подплыв, во весь рост выпрыгивали из воды, чтоб получить корм из рук дрессировщика.
— Чего стоят рядом с этим великолепным зрелищем мои жалкие опыты с сомиками! — восхищался Фриш.
В «Океанариум» он приехал после доклада, прочитанного в Принстонском университете. Там среди слушателей Фриш увидел седую голову Альберта Эйнштейна. На следующий день автор теории относительности пригласил к себе автора учения о «языке пчел» и весь день провел с ним — в лаборатории и дома.
Фриш уехал восхищенный блестящим остроумием и замечательным радушием хозяина, его умением знакомить неучей со своими работами и интересоваться чужими, в которых он сам профан.
Фриш побывал также и на ферме «Ротолактор», которая считалась тогда самым механизированным в Соединенных Штатах Америки предприятием для получения молока. Полторы тысячи дойных коров по пять раз в день самостоятельно направлялись, покидая свои стойла, в доильный зал. Это был настоящий живой конвейер. Из доильных аппаратов молоко по трубам уходило в холодильные цистерны. Но что особенно заслуживало внимания — это подготовительная дрессировка животных, выработка рефлексов, которые включались в процесс сверхмеханизированного производства молока. Привитые животным навыки помогали персоналу: облегчали уборку помещений, кормление животных, равномерную загрузку доильной установки…
В Калифорнии Фриш встретился с Гольдшмидтом. И Гольдшмидт, который начал свой путь в науке с изучения одноклеточных, срок жизни которых исчисляется часами, повез гостя в заповедник многовековых деревьев секвойя. В этом одном из самых удивительных уголков растительного мира, у подножия вечнозеленых стометровых гигантов, оба биолога продолжили беседу, прерванную двадцать лет назад в подземном гроте мюнхенского института. Но говорили они не столько о пережитом, сколько о новых работах, о будущем науки.
Когда читаешь воспоминания об этой беседе, о посещении скотных дворов «Ротолактора», о поездке на дельфинодром «Океанариума», о беседах со знаменитыми исследователями африканских термитов А. Е. Эмерсоном и американских кочевых муравьев К. Т. Шнейрла, о встрече с Альбертом Эйнштейном и при всем том знаешь, с каким деловым вниманием продолжал все эти годы Фриш следить за изучением пчел всюду, включая маленькую подмосковную пасеку, то портрет человека и ученого дополняется новыми живыми штрихами.
Тем временем в разных странах десятки специалистов-энтомологов, подхватив исследовательскую эстафету, продолжали изучать информационное содержание разных фигур пчелиных танцев. Открытия сыпались как из рога изобилия. И все они вели свою родословную от того наблюдения, которое было сделано на пасеке в Бруннвинкле летом 1918 года, когда Фриш впервые увидел на сотах маленького односотового улья танец помеченной им краской пчелы.
Стрелками на рисунке показано направление пробега пчелы в виляющем («восьмерочном») танце. Он служит сигналом, указывающим направление полета к месту взятка, расположенному за 50 метров от улья и дальше.
Для свободных, «незавербованных», как их называют, пчел-сборщиц — это что-то вроде лётного резерва семьи — танец полон содержательных подробностей. Он оповещает, во-первых, близко или далеко от улья находится корм, указывает направление, куда следует лететь за взятком, кроме того, он отображает примерное расстояние до места, где находится корм, сообщает, много ли его, богат ли он сахаром. Сигнал информирует ульевых сборщиц и об условиях полета: встречный или попутный ветер ждет их в рейсе. При разных условиях в танец вносится соответствующая поправка на помехи, смещение или ускорение, какое оказывает ветер. Когда сборщице предстоит лететь к месту, скрытому по другую сторону скалы, то в танце отражено все расстояние, которое пчеле предстоит покрыть, то есть погонная длина ломаной кривой в обход скалы, но направление кратчайшее: прямиком к месту, где установлена кормушка. Однако если кормушку, предлагаемую пчелам, поместить ниже уровня улья (улей на краю обрыва, а кормушка на дне глубокого ущелья) или, наоборот, выше его (улей у подножия радиомачты, а кормушка на самой ее вершине), то для оповещения о таких казусах в пчелином языке сигналов не обнаружено.
— Они, видимо, не привыкли рассчитывать на то, что корм может находиться в облаках, — заметил по поводу второго варианта Фриш.
Главным ориентиром и путеводным светилом для пчел в полете — будь это полет отдельных сборщиц к месту, где находится источник нектара или спелой пыльцы, или полет массы пчел во время роения, при перемене гнезда — служит солнце, его положение на небе в момент, когда совершается танец, положение относительно места, куда надлежит лететь. Фуражиры или разведчики, вернувшиеся в улей в одно и то же время из разных мест, танцуют каждый по-своему; возвращающиеся с одного места в разное время исполняют фигуры танца по-разному, соответственно часу, а значит, и положению солнца на небе.
Пчелы способны ориентироваться в полете и в такое время, когда небо плотно закрыто облаками и солнца не видно. В эту пору они находят правильный путь, воспринимая колебания поляризованного света, а также руководствуясь пробивающими толщу облаков лучами, невидимыми для человеческого глаза.
Это сообщение физики поначалу встретили в штыки, но опыты их убедили.
Так были открыты запасные приспособления, гарантирующие надежность системы ориентировки.
Но и это оказалось все еще только началом…
Вот он, волшебный колодец, из которого чем больше черпаешь, тем он богаче водой!
Применяя дрессировку пчел, удалось открыть у них так называемое «чувство времени», способность прилетать к месту взятка не когда попало, а к моменту раскрытия цветков. Больше того: полеты пчел заканчиваются, когда цветки перестают выделять нектар и пыльцу. Запоминая интервалы не короче 5–6 часов, пчелы оказались совершенно неспособны запоминать продолжительность перерывов, превышающую сутки.
И это тоже было только началом…
Все эксперименты Фриша, начиная с первого, были не только строгими, но и изящными, не просто убедительными и наглядными, но вместе с тем и красивыми. Ульи с дрессированными пчелами опускали в штольни глубокой заброшенной соляной шахты, и сборщицы летали на кормушки под искрящимися куполами каменной соли, послушные чувству времени и здесь, под землей, где на них никак не действуют ни видимые, ни невидимые лучи солнца.