И ведь написала-нажелала она ему тогда всякой банальной дежурной ерунды, типа здоровья и счастья в личной жизни… Но всё-таки долго, до нелепого долго ждала Илона ответа на ту несчастную открытку.
А вот теперь Марик вернулся в родной город в качестве доцента Громова. Он будет преподавать в том же университете, где Илона сначала училась, а ныне и сама внедряет науку в суетные головы.
Она больше не носит цветастых платьев. В ней не осталось ни грамма прежней девичьей лёгкости и беззаботности. Ей тридцать один год, она вдова (уже в самом этом слове мерещится что-то старческое и убогое), студенты считают её занудой… и всё-таки ритм глупого сердца почему-то всякий раз учащается, когда Илона слышит знакомое имя. Марик!.. Доцент Марк Александрович Громов. Он будет работать здесь. С ней вместе…
Что привело его домой? К кому он ехал — или от кого бежал? Илона в отчаянии понимала, что совершенно ничего не знает о нём, но при этом страстно желала узнать, увидеть, понять — каким он стал.
Первого сентября ей позвонила Муся. Вообще-то, конечно, не Муся, а Мария Андреевна Савицкая — секретарь филологического факультета. Но вся кафедра звала её исключительно Мусей, такая она была полненькая, жизнерадостная и румяная.
Муся перманентно находилась в поиске спутника жизни, поэтому каждый новый мужчина, оказывающийся в поле её зрения, немедленно рассматривался как потенциальный кандидат в мужья, и она даже не особо пыталась это скрывать. Вероятно, по этой причине Муся до сих пор не была замужем, хотя уже попала в злополучную возрастную категорию “если вам немного за тридцать”.
— Видела я сегодня нашего нового доцента… — сообщила Муся загадочным тоном. Илона с трудом справилась с дыханием и переспросила как можно рассеяннее:
— Громова?
— Громова, кого ж ещё. Правда, мельком… Астаров тут же увёл его в деканат, увиваясь вокруг него, как виноградная лоза.
— Хочет очаровать, — фыркнула Илона. — Это манера у него такая с новыми людьми.
Впрочем, не только с новыми — Астаров был любезен абсолютно со всеми. Он частенько с улыбочкой отчитывал Илону за то, что её студенты плохо знают русский язык. “Занятия поручены вам… ммм… следовательно…” Следовательно — что? Она виновата в том, что эти остолопы доучились до пятого курса и не умеют писать “папа-мама”?! Ведь уже на вступительных экзаменах видно, кого они принимают. В сочинениях по двадцать-тридцать ошибок, а Астаров широким жестом ставит четвёрку — “за общую одарённость”. А ей потом мучиться с этими одарёнными и быть за них в ответе… она же преподаватель русского языка.
Поняв, что пауза слишком затянулась, Илона спохватилась, что Муся ждёт от неё естественного в этой ситуации любопытства, и быстро спросила:
— Ну, и… какой он, этот Громов? Как тебе показался?
— Интере-е-есный мужчина, — протянула Муся многозначительно. — Такой, знаешь… с драмой в глазах.
Вот ещё, выдумала какую-то драму… наверное, любовных романов перечитала, с досадой подумала Илона, а вслух невозмутимо заметила:
— Может, у него просто расстройство желудка.
— Ну тебя! — обиделась Муся. — Очень умный, но печальный взгляд.
Да, Илона прекрасно помнила, как Марк умеет смотреть — казалось, заглядывая тебе прямо в душу… Она как наяву увидела перед собой его внимательные серые глаза, обрамлённые на зависть длинными, пушистыми ресницами, отчего складывалось слишком уж милое общее впечатление. Этакий бесхитростный взгляд наивного ребёнка… Но между тем, какой-то дух противоречия упрямо побуждал её сейчас обесценивать все неоспоримые достоинства Марка перед Мусей.
— Умный и печальный взгляд, как у собаки? — иронично осведомилась она.
— Фу такой быть, — слышно было, как Муся надулась. — Вот выздоровеешь, придёшь и сама увидишь. Уверяю, ты останешься от него в полном восторге!.. Все наши тётки пищат в экстазе. Кстати, когда ты планируешь воскреснуть и вернуться в родной коллектив, чтобы продолжать истязать бедных студентов?
— Да думаю, денька через два появлюсь, — откликнулась Илона, вздохнув. Не может же она, в самом деле, вечно прятаться…
Кафедра филологии располагалась на втором этаже. Поднимаясь по лестнице, Илона тщетно старалась справиться с бешено колотящимся от волнения сердцем. Подойдя к белой двери, она дышала так тяжело, будто только что пробежала марафон. Господи, только бы Марка там сейчас не было… или нет, наоборот, пусть будет, лучше уж сразу… ожидание и неизвестность её просто убивают. А если и нужно от чего-то обороняться, то только от самой первой минуты.