Они беззаботно отдыхали на шелковых и плюшевых диванах, ожидая благоприятного случая включиться в игру, всегда готовые вмиг потерять плоды своего тяжелейшего труда ради удовлетворения сумасшедшего азарта.
— Кстати, — продолжал доктор, сделав небольшой глоток, — в тот вечер, если мне не изменяет память, произошло необычайное происшествие. Сейчас вы убедитесь сами, каким невероятным излишествам предавались эти люди и сколь мало ценилась человеческая жизнь в доме на Брук-стрит.
Труппа певцов и бродячих актеров, дав представление рассеянным, но всегда щедрым игрокам, собралась уходить. Девочка лет десяти, маленькая и хрупкая, обходила зрителей и делала сбор, обещавший быть немалым. Беззаботная и смеющаяся, она перебегала от одной группы игроков к другой, неся в руках оловянный поднос для промывки золота. Каждый, не скупясь, ее одаривал.
Малышка остановилась перед Кентуки; удивленный и восхищенный детской грацией, он даже отбросил кусочек эвкалипта, из которого вытачивал себе зубочистку.
— Ну же, сеньор, — очаровательно прощебетала она, — если вы довольны, то не забудьте артистов.
«Сеньор» не нашелся что ответить. Но как красноречив был его жест! Быстро опустив руку в карман, он вытащил целую пригоршню золотых самородков и бросил их на поднос; раздался резкий звук падающего металла.
Девочка, грациозно улыбнувшись, поблагодарила американца и передала отцу слишком тяжелую для ее рук ношу. Те, кто стояли рядом с Кентуки, слышали, как он пробормотал про себя:
— Бог мой, никогда не думал, что дети бывают такими красивыми. И какое странное впечатление производят встречи с этими малышами! У меня так просто все перевернулось внутри.
Однако это искреннее и глубокое волнение не помешало ему ощутить легкое прикосновение, заставившее сразу же насторожиться.
Он резко обернулся и схватил за руку одного из своих соседей — скорее всего игрока-неудачника, — когда тот пытался залезть к нему в карман.
Сама судьба, казалось, выбрала гиганта стать в тот вечер особо притягательным для преступников.
— Держите вора! — закричал он звучным голосом.
Попавшийся в ловушку быстро отступил и занял оборону. Зная, что с законом Линча[41] шутки плохи, он первым делом попытался улизнуть. Но на крик Кентуки быстро сбежались зеваки, и уже рук двадцать протянулось, чтобы схватить карманника.
— Оставьте, джентльмены, оставьте! Это мое дело, — сказал Кентуки. — Я пригвозжу к стенке этого воришку. Пусть послужит примером для других.
— Кто осмеливается утверждать, — вскричал тонким голоском попавшийся злоумышленник, — что дон Андрес Кичарес-и-Маличе-и-Мигамонтес — вор?
— Я!
— Вы! Отрекитесь, сеньор, отрекитесь от своих слов ради вашей же жизни, или я перережу вам глотку, как поросенку. И это столь же верно, как то, что я кабальеро. А для кабальеро[42] честь превыше всего!
Часть игроков, оставив столы, образовала широкий круг, в центре которого находились дуэлянты. Другие, привычные к подобного рода сценам, растянувшись на диванах, лениво следили за их приготовлениями. Соперники представляли собой невероятный контраст — высокий, широкоплечий, мускулистый верзила-американец ростом в два метра и его дерзкий полутораметровый противник — один из тех чистокровных испанцев, о которых говорят, что они завтракают сигаретой, обедают сырым луком, а ужинают серенадой.
Кожа задиры походила на старинный свиток пергамента[43], а странное лицо освещали живые, горящие как угли глаза. Тело его было крепким, как сталь, закаленная в водах Гвадалквивира[44], а руки и ноги, сухие и узловатые, походили на ветки остролиста.
В последней игре он потерял все, даже плащ.
Дон Андрес резким движением открыл наваху[45], и пружина издала характерный звук; затем с одного из окон сорвал длинную красную бархатную портьеру. Золоченый карниз, к которому она крепилась, с шумом обрушился на паркетный пол.
Аккуратно сложив в четыре слоя темную ткань, испанец ловким движением перекинул ее через руку вместо щита и принял характерную позу своих соотечественников: левые рука и нога впереди, правая же рука вооружена навахой.
— Не желаете ли, — крикнул он, скрежеща зубами, — сейчас при всех признать, что я честный и благородный кабальеро?
При виде пигмея, голова которого едва доставала ему до груди, великан начал весело насвистывать, пробуя ногтем кончик своего ножа. Острота лезвия привела его в восторг. Он занял оборону, посмеиваясь и пыхтя, как паровая машина.