Доктор уставился на него.
– Что же еще?
Ладонь судьи мягко легла на верхнюю губу. Он сказал:
– Я пока не готов вынести суждение.
– Погодите, вы забыли одну вещь, – вмешался Энтони Марстон. – Кто, черт возьми, завел эту штуку и поставил пластинку?
– Да, думаю, было бы не лишним это выяснить, – пробормотал Уоргрейв.
И он пошел назад в гостиную. Остальные потянулись за ним.
Тут со стаканом бренди на подносе вошел Роджерс. Мисс Брент уже склонилась над стонущей миссис Роджерс. Дворецкий тут же ловко вклинился между ними.
– Позвольте мне, мадам. Я с ней поговорю. Этель… Этель… все хорошо. Все в порядке, слышишь? Ну же, соберись.
Миссис Роджерс часто задышала. Ее глаза, вытаращенные, напуганные, обегáли по кругу лица стоявших над ней людей. Роджерс тревожно повторил:
– Этель, соберись, слышишь?
Доктор Армстронг заговорил с нею ласково:
– Ничего страшного, миссис Роджерс. Просто кто-то неудачно пошутил.
– Я упала в обморок, сэр? – спросила женщина.
– Да.
– Это все из-за голоса… того ужасного голоса… он как будто приговор читал…
Ее лицо опять позеленело, веки задрожали.
Доктор Армстронг резко произнес:
– Где бренди?
Стакан стоял на маленьком столике. Кто-то передал его доктору, тот поднес его к губам женщины.
– Выпейте, миссис Роджерс.
Она сделала глоток, слегка поперхнулась, закашлялась. От спиртного ей стало лучше. Краска вернулась к ее лицу. Она заговорила:
– Со мной все хорошо. Просто… просто я испугалась.
Вмешался Роджерс:
– Ничего удивительного. Я и то напугался. Даже поднос уронил… Грязная ложь, вот что это такое! Хотелось бы мне знать…
Его прервали. Кто-то кашлянул – прерывисто и сухо, всего один раз, но этого хватило, чтобы Роджерс осекся. Он посмотрел на судью Уоргрейва, тот кашлянул снова. Потом сказал:
– Кто поставил эту пластинку и завел граммофон? Вы, Роджерс?
– Я не знал, что это такое! – воскликнул дворецкий. – Богом клянусь, не знал, сэр. Если бы я знал, я бы никогда этого не сделал.
– Возможно, – сухо заметил судья. – А пока мы ждем объяснений, Роджерс.
Дворецкий промокнул лицо платком и честно сказал:
– Я просто выполнял приказ, вот и всё, сэр.
– Чей приказ?
– Мистера Оуэна.
– Объясните понятнее, – попросил Уоргрейв. – В чем именно состоял приказ мистера Оуэна?
Роджерс объяснил:
– Я должен был поставить на граммофон пластинку. Пластинка лежала в ящике стола, и моя жена должна была завести граммофон в ту самую минуту, когда я войду с подносом в гостиную.
– Весьма занимательная история, – проворчал судья.
– Но это правда, сэр! – воскликнул дворецкий. – Богом клянусь, правда. Я не знал, что было на пластинке, даже не догадывался. На ней есть название – я думал, что это музыка какая-то…
Уоргрейв повернулся к Ломбарду.
– На пластинке было название?
Тот кивнул, внезапно усмехнулся, открывая острые белые зубы, и сказал:
– Было, сэр. «Лебединая песня»…
III
Тут уже не выдержал генерал Макартур. Он закричал:
– Это неслыханно – просто неслыханно! Разбрасываться подобными обвинениями! Это нельзя так оставлять. Этот тип, этот Оуэн – кто бы он ни был…
Его перебила Эмили Брент.
– Вот именно, кто он? – резко бросила она.
Вмешался судья. Властным голосом, натренированным годами оглашения приговоров, он сказал:
– Это именно тот вопрос, ответ на который нам надлежит искать особенно тщательно. Роджерс, отведите-ка вашу супругу спать. А сами возвращайтесь.
– Да, сэр.
– Я помогу вам, – заявил доктор Армстронг.
Миссис Роджерс, пошатываясь, вышла из комнаты, поддерживаемая за руки двумя мужчинами. Когда они удалились, Тони Марстон сказал:
– Не знаю, как вы, сэр, а я бы выпил.
– Согласен, – отозвался Ломбард.
– Пойду, пошарю, – сказал Тони и вышел.
Вернулся он секунды через две.
– Поднос стоял прямо у входа, готовенький.
Марстон осторожно опустил на стол свою хрупкую ношу. Минута-другая прошла за разливанием напитков. Генерал Макартур выбрал чистый виски, также и судья. Всем хотелось взбодриться. Лишь Эмили Брент потребовала и получила стакан воды.
Вошел доктор Армстронг.
– С нею все в порядке, – сказал он. – Я дал ей успокоительное, она выпила… Что это у вас здесь, спиртное? Я бы тоже не отказался.