— Его же вырезали из дерева, дружище! Бревно без лица — это нормально, — поддержал партнера Гумбольдт. — Если у него и есть родственники, то это кроты и вся остальная дрянь, живущая под корнями.
— Белки! Ты должен ненавидеть белок, гадящих у тебя в дупле, — заключил Хряк.
После оба клоуна замолчали, опрокинув в глотку свежего смолистого пива. Хряк рыгнул и демонстративно уставился в потолок с байроновским видом.
Великан остался к репликам безучастен и небрежно сел на скамью, раздвинув товарищей по ее концам. Хвет ловко пристроился напротив. За столом возникло тягостное молчание.
— Похоже, ты забыл вопрос, который хотел задать? — подбодрил великана Хряк с пивными усами поверх жидкой полоски собственных, отросших за последние дни. — Например, какого хрена мы тут делаем, оборванные и грязные? И где наша повозка? Ну же, не стесняйся, малыш, спрашивай! Мы крайне расположены к разговору, — ядовито подначил его толстяк, ерзая на скамейке.
— За что люблю вас, ребята, — вы метете языком, даже по уши обтрухавшись, — пробасил громила, глянув на Кира и, кажется, только сейчас обратив на него внимание. — Это кто? Ты кто?
Тот быстро запихал в рот кусок хлеба и подавился, попытавшись одновременно ответить.
— О, Бан! Это — выборочная деревенщина! Зовут Киром. Только смотри на него быстрее: на ночь он забирается в яму и там общается с народом. Вишь? Вот-вот сбежит! А то уже пора — народ, поди, заждался послушать. Сей костыль ему — для скорости и для страху, — молвил Хряк, допивая из своей кружки и беспардонно потянувшись к соседской.
Кир расплылся в самой идиотской улыбке из своего репертуара, щедро сдобренной растертой по зубам репкой, за убылью коей пришлось заказать еще горшок. Под него товарищи поведали Бандону произошедшую в лесах историю увлекательных приключений, соблазнительных знакомств и героических поступков. Каждый отличился, истребив не менее десятка медведей, по дюжине горных троллей и наскоро переспав с храмовым гаремом. Аврил взялась уточнять, что нынче в приличные гаремы также принимают и юношей, но на нее дружно замахали руками, поставив оное под сомнение. Тогда девушка сдалась, признав, что и она, увы, весьма неразборчива в связях, полагаясь на скупую удачу, которой привалило вдруг целый воз.
— …однако мы неизбежно понесли потери, — констатировал под конец Гумбольдт, принимаясь за куриную ногу.
— Вы профукали наше добро, — не в тон ему отрубил Бандон.
— Ну да. Если говорить грубо.
— Если грубо, хреновы раздолбаи, — извини, Ав, к тебе это не относится — мы теперь без гроша в кармане! Вы зачем туда вообще поперлись?!
— Не все, — парировал Хвет, почему-то косясь на Кира. — Кое-кто был оставлен в стратегическом резерве и сохранил долю обобществленного имущества.
— Какого чьего имущества?! — проревел Бандон, по капле выходя из себя.
— Обобществленного, — ввязался Кир, которого развезло с горячей пищи и щедрой кружки ячменного, которое разливали в таверне. — Социальная справедливость требует… отказаться от собственности в пользу… коллектива. Да. Это многократно доказано.
— Во! Парень-то не дебил! — поддакнул Хряк.
— А парня не били за эту хрень в той дыре, из которой он вылез? — поинтересовался Бандон.
— Били, — горько признал захмелевший Кир, уронив голову на стол.
— И правильно делали, — снова согласился Хряк, оказавшись беспринципной скотиной. — Лично я бы еще дубину им принес, когда первая переломится. Уж больно умный. Не нашего огорода репа!
— Ты — перекати-поле и дурак. У тебя даже блохи в коробке никогда не водилось, не то что своего огорода, — возразил Гумбольдт, меланхолично глодая хрящ.
— Я выражаюсь фигурально, безглазая ты дылда.
— Заткнитесь, вы, оба! — проревел Бандон, нависая над столом, как десять ангелов мщения над градом обреченным. — Аврил, солнышко, скажи, что нам теперь делать?
— Бабам слова не давали! — снова вылез на сцену Хряк. — Эй, человек! Пива еще! Что встал?
— Женщины имеют равные права… — промямлил Кир из сытого забытья. — Ибо, — тут он поднял голову от стола, вдохнул и, воздев палец, замер, уставившись куда-то округлившимися глазами.
Все проследили за его взглядом.
На дворе в сумерках стояла, тяжело поводя боками, пятнистая приземистая кобыла в цветной упряжи. К ней цеплялась, накренившись, бричка без заднего колеса. Морда лошади упиралась в окно. Она с укоризной смотрела на своих выпивающих владельцев и тихо материлась, шевеля изжеванными губами.