— Кабы знать, где туточки наш остров… — Семенычев вздохнул.
— Без приборов трудно определить. — Воронец оценивающе посмотрел на «карту». — Но мне почему-то кажется, что мы находимся где-то невдалеке от Малой Курильской гряды. И если судить по растительности, то, пожалуй, ближе к югу.
— А другие острова далеко? — подал голос Шумейкин. Обычно во время бесед он помалкивал. А однажды даже, криво усмехнувшись, процедил: «У нас в лагере такая же петрушка была, тоже… воспитывали…»
Все с любопытством повернулись к Шумейкину.
— Тебе-то зачем эти сведения понадобились? — спросил его Галута. — Али в гости туда собрался?
Шумейкин не удостоил его ответом. Но этот вопрос заставил Воронца задуматься. Когда-то он отчаянно спорил и с Семибратовым и с мичманом, утверждая, что неподалеку должны быть острова. Ведь их тут тысячи… Потом усомнился: кто знает, может, штормом отнесло катер далеко в океан? Помедлив, он сказал:
— Не исключена возможность, что в нескольких десятках миль к востоку или к северо-востоку от нас находится суша. Просто мы не знаем этого, а определить не можем.
— Други мои, разве вы не догадываетесь? — вмешался Комков. — У нашего Шумейкина там дорогие родственнички проживают. Вот он и жаждет совершить морскую прогулку.
Бойцы сдержанно засмеялись.
— В нашей шлюпке в самый раз по океану прогуливаться, — заметил Галута. — Подходящая посудина концы отдавать…
Висевший над островом туман стал редеть, распадаться на клочья. Ветер подхватывал их и, разрывая, швырял на камни, Меж сопок проглянуло тусклое, будто заржавевшее, солнце. Но скоро оно скрылось, затянутое низкими облаками. Пошел снег.
Второй день рыбаки возвращались почти без улова: одна-две рыбины не в счет. Разве по стольку ловили прежде! Бывало, отойдут на шлюпке недалеко от берега, закинут удочки — и пошли таскать одну за другой: сайра, камбала, палтус… А теперь попадаются лишь жалкие окуньки, да и то изредка. Возле песчаной косы рыба и вовсе перестала ловиться. Даже крючки, которые Сазонов смастерил из тонких гвоздей, найденных на берегу в досках, выброшенных океаном, оказались бесполезными.
— Проклятущая рыба, — ворчит Сазонов. — Куда ж она подевалась? Не на зимовку же в теплые края подалась…
Ворчание раздражает Пономарева. Так всегда ворчал его отец, вечный неудачник, человек брюзгливый и неуравновешенный. То он хотел, чтобы сын учился: «С образованием никогда не пропадешь», — то настаивал, чтобы тот шел работать на завод: «Сейчас людям от станка — все блага!» Должно быть, поэтому Пономарев и не доучился и рабочим не стал. Окончив семилетку, он устроился на почту. Там служил его приятель Валька Зубцов. Они жили по соседству. Валька был года на три постарше да и поудачливее Пономарева. Впрочем, это, пожалуй, не то слово: удача — понятие в общем-то благородное, Валька же мог в любую дырку пролезть и выгоду для себя извлечь. Когда Пономарев прижился на почте, Валька как бы мимоходом намекнул: «Начальник наш непрочно сидит».
Валька оказался прав. Вскоре сняли начальника почты, а Вальку на его место поставили. Как-то Пономарев спросил у него под рюмку: «Насчет нашего… ты позаботился?» Валька не ответил, только довольно хохотнул. И Пономарев подумал: «Вот же сукин сын! Сам небось себя за пролетария выдает. А какой он пролетарий? Пусть сказку не рассказывает. Зубцов-старший до революции не ремесленником был, а самым настоящим лавочником. Я-то знаю его как облупленного…»
Видимо, черт тогда за язык дернул сказать об этом. Валька сразу учуял, откуда ветер дует. С тех пор не стало у Пономарева спокойной жизни. Ох и изводил же его этот проклятый Зубцов, чтоб ему ни дна ни покрышки! Придирка за придиркой. И не пожалуешься ведь: начальник все-таки и вроде справедливо требует. А кто же против справедливости пойдет? Вот и пришлось терпеть. Пономарев и раньше как-то особняком жил, а тут и вовсе замкнулся. Решил, что верить никому нельзя — продадут ни за грош…
Снег медленно оседает на склоны вулкана. Становится зябко. Пономарев поеживается. Ему холодно. И не только сейчас. Холодно вообще в жизни. Друзей нет, некому открыть душу. Не поймут, не так настроены. Может, Шумейкин понял бы? Если б, конечно, захотел. Но и тот тоже только о себе думает.
С Шумейкиным они познакомились в запасном полку. Жизнь там была несладкой. Во взводе, куда попал Пономарев, братва подобралась еще та — большинство из бывших заключенных. А у них такое правило: где бы ни работать, лишь бы не работать. Ну и насели они на Пономарева. Поняли, что он безотказный и жаловаться не будет. Его и полы заставляли мыть вне очереди, и на учениях окопы за других рыть. Тяжко было. Пока не появился Шумейкин. Почему он заступился за Пономарева, трудно сказать: то ли из прихоти, то ли просто пожалел или хотел показать свою власть. «Ша! — заявил он. — Этого салагу отныне без меня не трогать».