Не сразу узнали они историю Танджибаева. Тот неохотно говорил о себе. Только однажды, подзадоренный Миколой, разошелся. И перед глазами друзей предстала одна из героических историй, похожая больше на легенду.
Умар рассказывал медленно, спокойно, как будто не о себе. А было в его рассказе вот что.
…Тревога всколыхнула заставу уже за полночь. Бойцы заняли свои места. Танджибаев, как всегда, расположился с «максимом» у Большого камня, где проходила главная дорога на перевал.
Через границу пробивалась большая банда басмачей. Их было по крайней мере раз в пятнадцать больше, чем защитников заставы. После ожесточенного сопротивления пограничники частью погибли, частью отошли в горы. Умар с двумя бойцами отступил к ущелью, через которое шел единственный путь в центральную часть Памира, Как уж им удалось вскарабкаться на узкий выступ Каменного зуба — небольшую площадку на тридцатиметровой высоте — да еще втащить пулемет по отвесной стене, объяснить трудно. Но зато с этой прекрасной позиции они перекрыли огнем все ущелье.
Двое суток верный «максим» не знал отдыха ни днем, ни ночью, благо запас патронов был большой. Басмачи десятки раз пытались прорваться, но огонь с Каменного зуба намертво преграждал путь. Чего только не предпринимали бандиты, чтобы уничтожить пулеметчиков: и обойти хотели, и гранатами забросать. Все напрасно. Место, где засели пограничники, оказалось неприступным…
Умар буквально заворожил всех своим рассказом. И когда он замолчал, в палате еще долго стояла звенящая тишина, в которой ритм «максима» точно совпадал с ритмом сердец раненых.
Томительно тянется время в госпитале. День кажется годом. Уже переговорили обо всем, обсудили местные новости — глянь, а еще только полдень. И что делать, чем заняться — ума не приложишь. Особенно же длинны вечера. В полутемной палате, освещенной керосиновой лампой, время словно останавливается. Ни читать, ни в шахматы сыграть невозможно. Одно спасение — беседа. В один из таких вечеров Сергей и рассказал своим новым друзьям о Джамге. Рассказывая, очень волновался: поймут ли его правильно? Как-никак байская жена! Однако Умар и Микола слушали сочувственно. На лицах не появилось и тени улыбки. Сергей осмелел и заговорил громче, заново переживая совсем недавние события.
И снова кругом установилась тишина. Только голос Сергея, подрагивая, отчетливо звучал в палате. История заинтересовала всех. Когда Сергей дошел до смерти Джамги, кто-то даже вздохнул.
— А цей подарок, ну, платок ее, у тебя? — спросил Гринько. Он был возбужден больше всех: уж очень романтичным и таинственным оказался рассказ летчика.
— Конечно, у меня, — ответил Голубев.
— Покажь!
— Он в кладовой вместе с другими вещами.
— Давай попросим принести!
Несмотря на протест Сергея, Микола позвал сестру и сказал, что летчик просит найти среди его вещей желтый платок и принести в палату. Через несколько минут сестра вернулась с платком. Гринько схватил его и стал жадно рассматривать. Потом удивленно присвистнул:
— Дывытеся, тут щось вышито! Крестики, овалики… Неужто карта или план? Хай лопнуть мои очи, план!
Сергей, который и сам еще толком не успел рассмотреть подарок Джамги, взял платок и с удивлением увидел на нем своеобразную вышивку, шедшую наискосок от одного угла к другому. Вышивка действительно напоминала грубый план какой-то местности: черточки, овалы, линии — все располагалось в строгом порядке. И главное, что сразу бросалось в глаза, — в правом верхнем углу чернела тонкая стрелка, напоминающая знак «север — юг» на географических картах.
— А ну, дай сюда! — протянул руку Танджибаев.
Сергей отдал платок ему. Умар некоторое время молча смотрел на него, потом перевел взгляд на дверь. Там толпились выздоравливающие раненые из соседних палат, привлеченные рассказом летчика.
— Неправда твоя, Микола, — протянул Танджибаев насмешливо. — Барана за орла принял. Это же наша узбекская вышивка. А ты — план…
— Що ты мне башку крутишь, — возмутился Гринько, но тут же осекся под свирепым взглядом узбека.
— Хаёлган ты, фантазер, вот как, — с трудом выговорил Умар малознакомое, но, видимо, понравившееся ему слово. — Спать давай. Голова ночью светлый-светлый станет. Видеть все хорошо будет.
Сунув платок под подушку, он укрылся одеялом. Гринько что-то недовольно проворчал и, сердито сопя, отвернулся к стене. Вскоре в палате наступила сонная тишина. И тогда до Сергея донесся шепот старого пограничника: