Но каково же было удивление председателя историко-краеведческого клуба «Васильевский остров» М. Г. Козыревой, когда на одном из заседаний клуба, упомянув дом Киселева, она вдруг услышала, что это не кто иной, как знаменитый автор школьных учебников по алгебре, геометрии и тригонометрии. Учебники эти выдержали десятки изданий до революции, множество раз и на многих языках переиздавались уже в годы Советской власти, и на них, что называется, «выросло» несколько поколений российских граждан.
Андрей Петрович приобрел этот дом, будучи отцом большого семейства. Видимо, для столь дорогой покупки ему помогли и средства его жены, урожденной Шмидт, владевшей усадьбой в Воронежской губернии. После революции одна из дочерей Киселева, Елена Андреевна, выйдя замуж за профессора физики серба Белимовича, уехала навсегда в Югославию; эмигрировал и один из сыновей Киселева, в прошлом царский офицер. Однако судьба миловала остальных членов семьи и, насколько известно, они не подвергались каким-либо репрессиям. До сих пор живет в доме №29 правнук Киселева, а на Пятой линии – его внуки и правнуки. Сам Андрей Петрович умер в 1941 году уже в весьма почтенном возрасте.
Любопытна судьба Елены Андреевны Киселевой (Белимович). Она была художницей. Это для нее надстраивался правый дворовый флигель с тем, чтобы создать там громадную мастерскую. Как художница, уже до революции она была достаточно известна. О ней упоминает в своих воспоминаниях И.Е. Репин. Сохранились и письма Киселевой к Репину. Но что было с ней после отъезда заграницу, долгое время в России никто ничего толком не знал.
Первой завесу тайны приподняла воронежский искусствовед Маргарита Ивановна Лунёва. Она стала интересоваться судьбой картин Елены Киселевой, да и всем, что связано с ней. И тут вдруг оказалось, что Елена Андреевна жива… Дело в том, что на одном из ее писем Репину двадцатых годов была пометка «Сербия». Лунёва обратилась к югославским властям с просьбой помочь ей уточнить, откуда именно из Сербии было послано письмо. В ответ ей отыскали живую Елену Андреевну.
Елена Киселева чрезвычайно обрадовалась, что кто-то в России интересуется ее творчеством. Она готова была отдать все свои картины в Воронежскую галерею, на родину своей матери. Но… Лунёву по каким-то соображениям не выпустили из Союза в тогдашнюю «полукапиталистическую» Югославию, а Елена Андреевна, уже будучи в преклонных годах, так и не дождавшись «советской гостьи», – умерла. Все ее картины ушли к родственникам в Канаду и теперь, надо полагать, мы их вряд ли увидим.
Но пройдем дальше в направлении Большой Невы.
На углу Большого и Третьей линии есть еще один адрес, связанный с точными науками. Здесь в доме №4 в 1840-х годах жил один из основателей русской математической школы Михаил Васильевич Остроградский.
Огромную историческую память вобрал в свои каменные сте-пы доходный дом Громова. Это дом №13 по Второй линии, как раз напротив дома, где жил академик. Архитектор Егор Винтергальтер лишь перестраивал и расширял этот дом в 1858-1859 годах. А еще до того, в 40-х годах, здесь на квартире поэта, переводчика и журналиста А. Н. Струговщикова проходили вошедшие в историю российской культуры музыкальные вечера. В своих воспоминаниях Струговщиков особо отмечает вечер 27 апреля 1840 года. Тогда в гостях у хозяина квартиры в одночасье оказались Тарас Шевченко и Виссарион Белинский, Карл и Александр Брюлловы, талантливый актер Иван Сосницкий и автор известной детской сказки «Городок в табакерке» Владимир Одоевский. Был в этот вечер и Михаил Глинка.
«Заговорили о новой опере Глинки, – вспоминает Струговщиков, – он не выдержал, встал из-за стола и подсел к роялю. Глинка был неистощим. Сначала он исполнил некоторые оконченные номера из „Руслана и Людмилы“, потом знакомил нас, все более воодушевляясь, с рисунками подготовленных номеров – и тут-то исполнение заговорило об руку с творчеством! Взошло теплое утро; окна были отворены и било семь, когда кто-то заметил, что прохожие останавливаются».
В этом доме, но уже перестроенном Винтергальтером, жил с лета 1860 по весну 1861 года и Николай Гаврилович Чернышевский. До снов Веры Павловны еще не дошло. Чернышевский переводил и комментировал «Очерки из политической экономии» Д. Милля. Коммунисты так и не удосужились отметить мемориальной доской одну из квартир бесконечно поминавшегося ими своего идейного пращура. Но столь же равнодушны оказались они, как, впрочем, и долгие годы нынешние власти к тому обстоятельству, что в первом этаже этого дома жила Таня Савичева, оставившая человечеству свой крошечный дневник – чудовищный, ледяной сгусток трагедии блокадного Ленинграда. Памятная доска здесь была установлена только в 2005-м году, с опозданием минимум на полвека.
Мне не раз приходилось бывать в доме № 13. В нем дожил свой век мой одноклассник Толя Козлов, несколькими этажами выше его коммуналки, в коммуналке же, жил Юрий Каплин, учившийся в нашей школе, в параллельном со мной классе. Юры тоже уже нет в живых. Мне все чаще приходится говорить это о своих сверстниках: увы, недолговечным оказалось наше поколение.
Юра был странным человеком. Переехав с прежней квартиры, он многие годы так и не мог разобраться с перевезенными сюда пожитками, и они заполняли насыпями всю комнату – чемоданы, книги, мебель, посуда, – оставляя лишь узенький Суэц к обеденному столу. Юра показывал мне фотографии своего деда или дяди – уже запамятовал. Он был одним из первых русских летчиков и погиб где-то в десятые годы при показательных полетах не то в Австрии, не то в Чехии.
Лютеранская церковь Святой Екатерины. 2002 г.
Как-то, сидя у него, я спросил: помнит ли он, как весной 1953 года приходил с подписным листом в нашу коммуналку на Первой. Его занимал вопрос: собирается ли Ленинград отметить свое 250-летие? И он хотел, чтобы под этим скромным вопросом поставили подписи как можно больше знакомых и даже незнакомых ему людей. Не прошло еще и двух месяцев после кончины усатого вождя, еще не начинало светать, а он уже витийствовал что-то об общественном мнении.
«Вообще-то, помню, – как-то хмуро ответил Каплин, – но ведь так и не праздновали тогда в Питере юбилея…». И замолчал. Я тоже не стал развивать эту тему. Вовремя вспомнил, что в нашей многонаселенной, еще не отошедшей от многолетнего испуга коммуналке он так и не собрал под своим «воззванием» ни одной подписи.
Ну, что еще? В доме № 11 в конце прошлого века жил скульптор Илья Гинзбург – автор памятников Менделееву и Плеханову на Московском проспекте. В особнячке с мезонином, стоявшем некогда на месте дома №3, в 1840 году снимал квартиру Виссарион Белинский, оставив в память о своем местожительстве письменное свидетельство: «…с чаем и со щами ем алебастровую пыль». Вместе с ним тогда же жил гостивший в Петербурге поэт Алексей Кольцов, и в том же флигеле квартировал живописец Кирилл Горбунов, автор портретов Герцена, Кольцова, Лермонтова и самого Белинского. Четырьмя годами позже здесь же в крошечной комнате с одним окошком поселился Тарас Шевченко.
Вообще-то, улица эта оказалась исключительно богатой на имена выдающихся художников, писателей, ученых, музыкантов, архитекторов. Но есть в ее истории и одна особенность, о которой следовало бы сказать особо. Здесь в XVIII и XIX веках, пожалуй чаще, чем на других линиях, расселялись так называемые «василеостровские немцы».
И не случайно именно здесь, на участке дома №17 по Второй линии еще в тридцатые годы XVIII века была поставлена деревянная домовая лютеранская церковь Екатерининского прихода, а в 1771 году на углу Большого и Первой открыта еще одна лютеранская церковь Святой Екатерины, на сей раз каменная. Пройдет почти сто лет и церковь эта перестанет вмещать в себя по воскресным и праздничным дням всех василеостровских немцев, желающих совершить молитву. И тогда на Третьей линии, на участке дома №32 будет построен лютеранский храм Святого Михаила (арх. Карл Бульмеринг), который многие, видимо из-за его высокого шпиля, величают собором.