- Если бы ты мог, то уже бы заразился. Инкубационный период занимает около двенадцати месяцев, а мы идем уже четырнадцать.
Да уж, мне хорошо известно, каково это – сидеть и ждать, заболеешь ты или нет.
- Ну, тогда бешенство. Вот что будет, если я заболею бешенством? У меня, вроде бы, нет к нему иммунитета.
- Если тебя цапнет бешеная мышь, думаю, мы просто прижжем рану и будем надеяться на лучшее, - Конрад выгрузил из прицепа походную посуду, разложил на земле, а затем принялся копаться в упаковках дегидратированной еды. Я пустился в сольное путешествие с приличными запасами, оставшимися с Первой Фазы, но эти излишки стремительно убывали, благодаря волчьему аппетиту Конрада. Он пытался не показывать этого, но я знал, что каждый вечер он ложится спать по-прежнему голодным.
- Не-а, ни за что. Никаких ожогов на моей тугой плоти.
- Я понял отсылку*, умник. Придержи вожжи.
-------------------------
* У.Шекспир «Гамлет». O that this too too solid flesh would melt, Thaw, and resolve itself into a dew! - О если б ты, моя тугая плоть, Могла растаять, сгинуть, испариться! (пер. Б.Пастернак)
-------------------------
- Не понимаю я этих твоих странных заскоков по поводу классической литературы, чувак. Ты же понимаешь, что я тебя все равно достану, да?
- Сомневаюсь, - сказал Конрад, кинув мне стаканчик с заварной лапшой. У нас не было ни молока, ни масла, чтобы ее приготовить, но если взглянуть по-другому, в ней содержались углеводы и белки, а возможно, даже витамины. Все лучше, чем голодать.
- Я вообще-то серьезно говорю, - сказал я, подвешивая самый большой котелок на крохотный костерок, который первым делом развел Конрад, когда обустроили лагерь для ночевки. Вокруг были деревья (но не очень много, что немаловажно), совсем рядом нашелся ручей, на расчистку которого я потратил чертовски много сил, и место для велосипедов.
Сначала кажется, что можно обзавестись более подходящим транспортом, раз уж большая часть населения Соединенных Штатов либо мертва, либо инфицирована, но почти все самые населенные города стерты с лица земли, и автомобили исчезли вместе со своими владельцами. Часть уцелевшего транспорта была подожжена – ну кто упустит шанс воспользоваться старыми добрыми бессмысленными беспорядками.
- Ты научишься любить ее, если еще не успел. Обещаю.
- Или научусь ненавидеть звук твоего голоса, и мне придется изо всех сил сдерживаться, чтобы не перерезать тебе глотку, чтобы тебя заткнуть, - предположил Конрад.
- Надо же какой сварливый. Такой злой. И ничего подобного ты не сделаешь, - в тот момент я был полностью уверен в своих словах. Если Конрад не прикончил меня, ужаленного скорпионом и скулящего словно щенок, запертый в хозяйской спальне, то тем более не будет убивать за мое потворство своей слабости.
- Нет, не сделаю, - он присел и снял ботинки, на которые он заменил свои неуместные модельные туфли, после того как обнаружил, что у одного из пяти напавших на него мужчин тоже был сорок третий размер обуви. – А теперь давай за работу, Бетти Крокер*.
------------------------
* Бетти Крокер (Betty Crocker) – культурная икона США, а также бренд и зарегистрированная торговая марка. Многие, кстати, думают, что Бетти Крокер – живой человек, выдающаяся американская кухарка, которая собрала коллекцию чудесных рецептов.
------------------------
- Знаешь, существует множество отличных поваров-мужчин. Мог бы сравнить меня с одним из них, - сказал я, наблюдая за всплывающими со дна котелка пузыриками. – Гордон Рэмси, к примеру. Каждая ночь для меня – это еще один «мишленовский» опыт.
Конрад улыбнулся, а я мысленно себя похвалил. Определенно, я выигрывал войну.
- Буду просто счастлив, если ты хотя бы меня не отравишь.
- Считаешь, что я могу отравить тебя сейчас? – я указал на его лицо, где фиолетовый карабкался вверх по щекам, уже заползая на лоб. Конрад убеждал меня, что это не больно, но выглядело весьма болезненно. К тому же он никогда не снимал эти чертовы очки. – Я имею в виду… СМИ слишком долго молчали об этом, а потом все полетело к чертям, но я помню кое-что о повышении иммунитета и устойчивости к болезням. Может, «месть Монтесумы»* тебе уже не грозит?
--------------------
* Месть Монтесумы или «диарея путешественников» – наиболее частое заболевание лиц, путешествующих в другие, непривычные страны или климатические зоны.
--------------------
- Что ж, - без энтузиазма отозвался Конрад, - теперь мне стало намного проще мириться с мутацией. Получается, это такое замаскированное благословение, и я должен быть за него благодарен, да?
Вот черт, беседа стремительно принимает неприятный оборот.
- Я такого не говорил.
- А тебе и не надо ничего говорить, это подразумевалось, - огрызнулся он, - и если ты и дальше будешь пичкать меня этим дерьмом про светлую сторону, я на самом деле перережу тебе глотку.
О нет. Это не те разговорчики, после которых я смогу спокойно лежать или хотя бы сидеть. Я вскочил и ткнул пальцем в сторону Конрада.
- Вот видишь?! Это я и имел в виду, когда говорил, что беспокоюсь, как бы в один прекрасный момент ты не слетел с катушек и не прибил меня – и вот теперь ты и правда угрожаешь мне убийством! И совсем не в шутку! Я могу объяснить в чем разница, мудила. В том, что мне абсолютно не смешно, когда ты пытаешься напугать меня до усрачки.
- Джейви, - Конрад сдулся так же быстро, как и взбесился. – Прости.
- Ну надо же.
- Мне правда жаль. Послушай, я голоден и устал, все тело как будто натерли наждачкой. Я не… Черт, - он отвернулся, поднял лицо к темнеющему небу, приподняв очки. Радужка его глаз светилась желтым в лучах заходящего солнца. - Я не должен быть здесь, - пробормотал он. – Не думаю, что мне стоит оставаться.
- И где же, по-твоему, ты должен быть? - спросил я, потому что прозвучало это… Как-то потерянно. Безнадежно и на удивление юно.
- Ну уж точно не у черта на рогах, - непринужденно съязвил он, но я понял, что сказать Конрад хотел вовсе не это. – Прости. Я не собирался причинять тебе вред, но угрожать перестану.
- Только совсем не прекращай. А то я начну волноваться, не случилось ли у тебя повреждение мозга.
- Понял, - ответил он с осторожной полуулыбкой.
- Ладно… Хорошо, - я снова присел на корточки и вернулся к приготовлению ужина, но настроение стало странным. Мне всегда было неловко, когда дело доходило до молчания. Когда я был ребенком, у матери был коронный способ заставить меня в чем-то признаться – просто молча смотреть. Я начинал извиваться, как червяк на крючке, а затем – стоило ей только со мной заговорить снова - каялся во всех прегрешениях, за какие только она могла на меня сердиться.