Сначала Зилоти решил поинтересоваться у директора консерватории К. Ю. Давыдова, что собой представляет двоюродный брат. Тот сказал о нем: «Ничего особенного!» И добавил, что Сережа — отчаянный шалун и редкий лентяй. Но когда Сережа сыграл ему, он понял, что перед ним незаурядный талант. Правда, развитие его, несомненно, шло не в том направлении, в котором следовало бы. Он предложил Сережиной маме отправить его учиться в Московскую консерваторию, взяв все хлопоты на себя.
И вот Сереже сшили новую куртку. Под подкладку зашили 100 рублей (как сказала бабушка, на всякий случай) и отправили его в Москву.
По рекомендации Зилоти двенадцатилетний Сережа попал в руки известному педагогу Николаю Сергеевичу Звереву. В консерватории он вел только младшие классы, и его ученики потом переходили к С. И. Танееву, В. И. Сафонову, А. И. Зилоти. Особо талантливых детей он брал на полный пансион. Таких учеников в Москве в шутку называли «зверятами».
К своим пансионерам Зверев относился особенно строго. Вместе с Рахманиновым у него в то время жили Максимов и Пресман. В летнее время Николай Сергеевич возил их на свою дачу, в Крым или Кисловодск. Он отпустил Сережу на каникулы к бабушке только в 15 лет. Зверев не брал денег за учение, более того, оплачивал учителей, которые обучали мальчиков иностранным языкам и общеобразовательным предметам. Ученики под его ежедневным присмотром и заботой получали разностороннее музыкальное образование. Два раза в неделю к ним приходила учительница, с которой они на двух роялях в 8 рук играли симфонии и увертюры.
Как-то на одном из экзаменов Зверев решил показать комиссии восьмиручное исполнение Пятой симфонии Бетховена. Много лет спустя Пресман вспоминал об этом экзамене: «Я никогда не забуду позы и выражения лица С. И. Танеева, когда мы вчетвером подошли к инструментам, сели за них и… перед нами не было нот. Он положительно вскочил с места и с ужасом спросил: «А ноты?» Совершенно спокойно Зверев ответил: «Они играют наизусть…»
Хорошо ли, плохо ли мы играли, не помню, только С. И. Танеев никак не мог успокоиться и все твердил: Да как же так?! Наизусть?»
Чтобы его окончательно «доконать», Зверев велел нам сыграть еще Скерцо из Шестой симфонии Бетховена, что мы с таким же успехом и исполнили».
Зверев водил ребят в театры[26], на концерты. Огромное впечатление на них произвели Исторические концерты, которые давал в 1885–1886 годах Антон Рубинштейн. В их программах прозвучал грандиозный цикл фортепианных концертов, начиная от сочинений классиков, заканчивая произведениями современных композиторов. Рахманинов был потрясен игрой великого пианиста: «Вот как мы учились играть в России: Рубинштейн давал свои Исторические концерты в Петербурге и Москве. Он, бывало, выйдет на эстраду и скажет: «Каждая нотка у Шопена — чистое золото. Слушайте!» И он играл, а мы слушали».
Ребятам довелось лично пообщаться с их кумиром. Однажды Рубинштейн пришел в гости к Звереву. Он захотел послушать его учеников. С огромным волнением ребята по очереди подходили к роялю и играли. Потом Рубинштейн сам сыграл для них бетховенскую сонату. Это исполнение осталось у всех в памяти навсегда.
Николай Сергеевич был очень требовательным педагогом. Мальчики должны были беспрекословно его слушаться. Любая провинность строго наказывалась. Он не выносил лжи, хвастовства, лени. Но, несмотря на это, ребята очень любили учителя. Николай Сергеевич составлял точное расписание занятий, и ничто не могло его нарушить.
Уроки начинались в 6 часов утра. Два раза в неделю кто-то из ребят в это время уже должен был сидеть за роялем. Иногда, находясь в полусонном состоянии, мальчики играли плохо, спотыкались. Такая игра будила Зверева. И его появление сразу же приводило играющего в рабочее состояние. Конечно, после безделья в Петербурге такой режим не понравился Рахманинову. Но скоро он привык. От беспечности и шаловливости не осталось и следа.
В доме Зверева часто собиралось интересное общество. Это бывали профессора университета, видные московские адвокаты, врачи, музыканты, художники, актеры. Такая атмосфера способствовала общему развитию Сергея.
Однажды на дне рождения Зверева присутствовал и Чайковский. Ребята сделали своему учителю сюрприз — самостоятельно выучили к этому дню по пьесе. Рахманинов играл «На тройке», Пресман «Подснежник» — из «Времен года» Чайковского, Максимов — «Ноктюрн» Бородина. После исполнения Петр Ильич поздравил каждого из них и расцеловал.
В 15 лет Рахманинов перешел на старшее отделение консерватории, сдав блестяще все экзамены. Самым сложным был экзамен по теории музыки для тех, кто имел склонность к композиции. Это было связано с тем, что право получить диплом композитора получал лишь тот, кто закончил курс специальной теории.
У Рахманинова уже было несколько собственных фортепианных пьес. На экзамене ему предложили их сыграть. Он очень волновался, потому что почетным членом комиссии был Чайковский. Произведения молодого музыканта ему очень понравились, и к выставленной комиссией оценке 5+ он добавил еще три плюса.
Сергею повезло с педагогами. По композиции он попал в класс Аренского, по контрапункту — Танеева, по фортепиано — Зилоти[27]. Он продолжал жить у Зверева, и тот внимательно следил за его занятиями. Рахманинов сразу же сделал большие успехи, опережая своих сверстников.
О нем пошла слава как о выдающемся пианисте. Он играл на всех торжественных концертах. Всех поражала его необыкновенная одаренность, легкость, с которой он играл с листа, поразительная музыкальная память. Ему достаточно было 3–4 раза внимательно посмотреть ноты, чтобы знать пьесу наизусть.
В классе Зилоти учился А. Б. Гольденвейзер, который впоследствии станет замечательным педагогом и пианистом. Вот что он вспоминал впоследствии: «Музыкальная одаренность Рахманинова, помимо творческого дара, была такой, которая, несмотря на то, что в жизни мне приходилось сталкиваться с людьми необычайно одаренными, превосходила все и граничила с чудом, напоминая рассказы, которые мы все знаем о Моцарте… Он помнил решительно все, что когда-либо слышал, запоминал с необычайной быстротой, по слуху, самые сложные музыкальные произведения».
Благодаря этой изумительной памяти Рахманинова С. И. Танеев однажды разыграл такого крупного музыканта, как А. Глазунов. Приехав в Москву, Глазунов как-то зашел в гости к Танееву, который попросил его сыграть что-нибудь новое из своих произведений. Тот сыграл ему 1-ю часть Шестой симфонии, которую не слышал еще никто, даже друг Римский-Корсаков. Потом они долго обсуждали ее, и вдруг Танеев вышел из комнаты, открыв дверь, которую запер на ключ при приходе Глазунова. Вернулся он с Рахманиновым.
Сергей Иванович Танеев представил его как молодого автора, уже создавшего симфонии. Как же был поражен Глазунов, когда Рахманинов, сев к фортепиано, заиграл не свою, а его симфонию, то, что он только что играл Танееву. Изумленный Глазунов все пытался выяснить, где Рахманинов познакомился с его музыкой, ведь он никому ее не показывал. И тогда Танеев спокойно объяснил: «Он у меня сидел в спальне, я его там запер».
Конечно, контроль Зверева был очень важен для молодого музыканта, но в 1889 году между ними произошла большая ссора. Это было связано с тем, что Рахманинов не мог заниматься композицией в доме Зверева — там постоянно звучала музыка. В какой-то момент Сергей понял, что он не может не сочинять музыку. Он не знал, каким композитором он сможет стать, но понял, что композиция для него — главная цель жизни, важнее всех других. Но когда он сказал об этом Звереву, учитель не смог его понять. В результате Сергей переехал к тете Варваре Аркадьевне Сатиной. В этой семье он был окружен всеобщей заботой и лаской. Одна из ее дочерей, Наталья, в будущем станет женой и близким другом Рахманинова.
В 1891 году Зилоти ушел из консерватории. Между ним и В. Сафоновым возникла ссора из-за одной талантливой ученицы, желавшей учиться у Зилоти. Но Сафонов записал ее в свой класс. В результате Зилоти подал прошение об отставке. Его ученикам предложили перейти к другим педагогам. Но все они (Рахманинов, Максимов, Игумнов, Гольденвейзер) решили в класс к Сафонову не идти.
27
Зилоти, как педагога Рахманинова, выбрал Зверев. Сам Сергей хотел в класс Сафонова, но Зверев настоял на своем.