Синей Двери не было.
Вместо нее я обнаружила неровный черный круг посреди травы. От моей Двери остались угли да пепел. Дневник лежал в куче золы, съежившийся и почерневший. Я не стала его забирать.
Когда я добрела до здешней унылой пародии на гранд-отель, небо стало черным, как деготь, а мои гольфы оказались в грязи. Мистер Локк сидел в вестибюле, окутанный облаком голубоватого дыма. Вокруг него были разложены учетные книги и газеты, а сам он потягивал вечерний виски из своей любимой нефритовой чаши.
– И где же ты пропадала на этот раз? Прошла сквозь свою дверь и очутилась на Марсе? Или, может, на Луне? – Но его голос звучал мягко. Видишь ли, дорогой читатель, мистер Локк всегда был ко мне добр. Даже в самые худшие моменты.
– Нет, – призналась я. – Но я уверена, на свете еще много таких Дверей. И я могу их найти и написать про них, и они все откроются. И мне все равно, что вы мне не верите. – Почему я вовремя не прикусила свой глупый язычок? Почему не покачала головой и не попросила прощения дрожащим голосом? Почему не ушла поскорее в номер, пряча в душе воспоминание о синей Двери, точно талисман в кармане? Потому что в семь лет я была упряма и еще не знала цены настоящим историям.
– Вот как, – произнес мистер Локк и больше ничего не добавил, а я отправилась к себе в комнату, полагая, будто благополучно избежала более строгого наказания.
Только через неделю, вернувшись в Вермонт, я поняла, как ошибалась.
Особняк Локка представлял собой огромный замок из красного камня на берегу озера Шамплейн. Над крышей дома возвышался лес из печных труб и башен с медной кровлей. Коридоры особняка были отделаны деревянными панелями и напоминали лабиринт, набитый странностями, редкостями и ценностями. Обозреватель из «Бостонского вестника» однажды назвал это здание «архитектурной причудой, больше напоминающей декорации к „Айвенго“, чем жилище современного человека». По слухам, особняк построили по заказу некоего сумасшедшего шотландца в девяностые годы восемнадцатого века. Владелец прожил в нем неделю, а затем исчез – навсегда. Мистер Локк купил этот дом на аукционе в тысяча восемьсот восьмидесятых годах и начал заполнять его всеми чудесами света.
Нам с отцом отвели две комнатки на третьем этаже: для него – аккуратный квадратный кабинет с большим письменным столом и одним окном, а для меня с нянькой – серую, затхлую спальню с двумя узкими кроватями. Моим воспитанием в тот момент занималась мисс Вильда – немецкая иммигрантка, которая всегда ходила в тяжелых шерстяных платьях и с таким выражением лица, будто еще не успела толком увидеть двадцатый век, но уже от всей души осуждала его. Ей нравились церковные гимны и свежевыглаженное белье, сложенное в стопочку, а беспорядок, суету и дерзость она ненавидела. Мы не могли относиться друг к другу с приязнью – сама наша природа восставала против этого. Сразу после нашего возвращения у Вильды и мистера Локка состоялся короткий разговор в холле. Ее глаза тут же засверкали, как начищенные до блеска металлические пуговицы.
– Мистер Локк говорит, ты в последнее время ужасно перевозбужденная, моя голубка, даже на грани истерии. – Мисс Вильда часто называла меня голубкой, твердо веря в силу внушения.
– Нет, мэм.
– Ах, бедняжка. Но ничего, мы тебя живо приведем в чувство.
Для исцеления от перевозбуждения требовалась спокойная, четко организованная среда, свободная от раздражителей. Поэтому из моей комнаты вынесли все яркие и причудливые вещицы, которые были мне дороги. Шторы задернули, на полках не осталось ничего интереснее «Иллюстрированной Библии для детей». Мое любимое розовое с золотом одеяло – отец прислал его в прошлом году из Бангалора – заменили накрахмаленными белыми простынями. Сэмюэлю запретили приходить в гости.
Ключ мисс Вильды с металлическим скрежетом провернулся в замке, и я осталась одна.
Сначала я представляла себя солдатом, попавшим в плен к красным мундирам или повстанцам и оттачивала выражение героического сопротивления на лице. Но на второй день я почувствовала, как, подобно беспощадным пальцам, тишина давит мне на барабанные перепонки. Ноги дрожали, до того им не терпелось сорваться с места и бежать, домчаться до поля с кипарисами и проскочить через сгоревшую синюю Дверь в иной мир.
На третий день комната стала тюрьмой, потом – клеткой, а затем – склепом. В глубине моей души, словно угорь в подводной пещере, извивался страх, что я навсегда останусь здесь, под замком, в ловушке, совсем одна.
Стержень внутри меня надломился. Я принялась рвать ногтями шторы, отламывать ручки от ящиков комода, колотить кулаками по запертой двери. Потом села на пол и плакала до тех пор, пока мисс Вильда не вернулась и не дала мне ложку какого-то сиропа. После него я на некоторое время провалилась в небытие. Мои мышцы превратились в медлительные маслянистые реки, а голова поплыла по их водам. Движение теней на поверхности ковра показалось мне захватывающей драмой, которая заполнила мои мысли вплоть до того момента, как я погрузилась в сон.