Волны как раз схлынули, последние струи воды скатывались яркой лавиной разноцветных камешков.
Темно-медовый, как застывший янтарь, осколок терпеливо дожидался своего часа.
И он настал.
Я вытащила из мокрого песка глиняный осколок с полустертыми углублениями, не то штрихами, не то линиями. Не разобрать были ли они буквами или какими-то известными мне символами. Может быть, осколок был древним, а может быть, всего лишь сувенирным новоделом, разбитым нерадивыми туристами. Он был увесистым и достаточно толстым. Представлялась большая амфора, в которой древние люди хранили масло или вино.
Питер захотел бы такой в свою коллекцию, он никогда не возвращался с пляжа с пустыми руками, но, наверное, лучше оставить осколок здесь, в его стихии, раз я не смогу передать его Питеру. Может, кому-нибудь другому посчастливиться найти его, и этот кто-то будет гораздо лучше моего осведомлен в археологии и истории, а древность будет ценить также сильно, как и мои друзья.
Я замахнулась, собираясь отправить осколок подальше, но что-то остановило меня.
Океан, поняла я. Океан изменился.
Он больше не был депрессивно-серым, густым и вязким, каким всегда был мягкой, даже по меркам Азорских островов, зимой. Вода окрасилась в безмятежную лазурь, как в знойном июле, когда казалось, что даже волнам лень шевелиться.
Ветер тоже переменился. В мокрой одежде я больше не дрожала от холода. Теперь прилипшая к телу рубашка даже… освежала? Как обернуться влажной простыней в сиесту.
Но было кое-что еще, чего быть попросту не могло. Невозможно. Иррационально.
Я еще раз поглядела на глиняный осколок в своей ладони. Вот он, я только что вытащила его из воды после того, как осушила два бокала вина. Может быть, я пьяна? Как иначе объяснить то, что я вижу?
Вдоль голубой кромки атлантического океана белела суша, которой еще пять минут назад там не было! Да какие минуты, ее там веками не было!
Я ошарашено поглядела по сторонам, призывая хоть кого-то в свидетели моего недоумения. Но пляж был пуст.
Более того, он больше не был тем самым городским пляжем — пальмы, набережная, даже нагромождения камней и те исчезли. За моей спиной шумели высокие лиственные деревья. Травы оплетали их могучие стволы и, карабкаясь вверх по коре, плели плотные заросли, за которыми ничего видно не было.
А велосипед-то мой где?
Глава 2. Попытка побега
Белые птицы в чистом небе — идеалистическая картина, верно?
Вот только в следующий же миг эти птицы с гомоном устремились прямо ко мне. Вблизи они оказались настолько раздобревшие, что удивительно, как вообще поднялись в воздух. Они стали снижаться, плюхаясь на светлый песок, и буря в моей душе понемногу успокаивалась. Это же просто чайки!
Правда, они почему-то шипели и били крыльями, как гуси.
Одна дерзкая птица положила конец моей любви к орнитологии. Набросилась в прыжке, взлетев у самого носа, и напоследок полоснула когтями по плечу. Если бы я не пригнулась, удар пришелся бы по лицу.
Это стало сигналом для остальных.
То одна, то вторая они взмывали и нападали на меня, пока другие пикировали вкривь и вкось, выставив вперед когтистые лапы. Кое-как уворачиваясь, я подхватила с песка палку.
Габариты недочаек-полугусей позволяли не особенно-то прицеливаться. Сложнее было с тем, что они атаковали одновременно и с разных сторон, и если я сбивала одну, то от когтей другой увернуться уже не получалось.
Они изводили меня. Проверяли. Пугали. Я сломала шеи троим и думать забыла о «Гринписе». Двум из дюжины перебила крылья, но, в основном, потери несла я и только я. Мою рубашку превратили в москитную сетку, хоть джинсы держались лучше.
Я крутилась на месте, как метатель ядра, выставив перед собой облепленную перьями дубину… Как вдруг споткнулась. Об эти мертвые туши. Упала неудачно — еще и вмазала самой себе по травмированному после аварии колену. Спасительная бита срикошетила и отлетела куда-то в песок, сбив при этом пару чаек, но, черт… Кому нужен этот страйк, если я распласталась на песке, ослепшая и оглохшая от боли?