Васадзе учитывал каждую мелочь, добираясь до сути, вспоминая, что было там два дня тому назад, что происходит теперь. Ничего нового, если не считать протоптанной тропинки на склоне сопки, не было.
Часовой на вышке стоял все в той же позе, не двигаясь, точно окаменел. Под грибком висел колокол. Покрытый изморозью, он почти не был заме́тен на фоне сплошного снега. Но Васадзе знал, что это был именно колокол, в который часовые звонили, давая знать о себе начальству.
Утро выдалось удивительно тихое и светлое. Воздух был неподвижен, едва выделялись деревья на склонах гор, убранные снегом. Васадзе только теперь почувствовал холод и поглубже зарылся в сугроб, прислонившись одним плечом к камню, чтобы удобнее было смотреть в бинокль. Выглянуло солнце. Но оно не прибавило тепла. Казалось, что лучи, пробиваясь сквозь голубоватую дымку, не успев дойти до земли, застывали на морозе.
Вахтанг заметил, что часовой на вышке зашевелился, видимо затопал ногами. Вот он взял бинокль, протер его и поднес к глазам. Васадзе подумал, что часовой нащупал его, и медленно убрал плечо, которое, как ему казалось, слишком высунулось из-за камня.
Васадзе глядел из укрытия на вышку, японский солдат — на гребень Медвежьей лапы. Пограничник ясно видел часового, а часовой не видел Вахтанга. Но обращенные через Амур взгляды встречались в какой-то точке, и Васадзе порой казалось, что все же он замечен часовым.
Пограничник все глубже и глубже зарывался в сугроб, уйдя в него по самые плечи. Только голова и руки были на поверхности. Надвинув до самых бровей капюшон маскхалата, он прислонился лбом к заиндевевшему камню, не отнимая бинокля от глаз.
Потом он резко переместил взгляд с часового на ряд маленьких фанзушек, которые, как грязные пятна, лежали на белом снегу. Он знал, что в них проживает около пятидесяти человек. Но никто еще, несмотря на утренний час, не вышел на улицу. Полицейских же в том большом доме было человек десять, и один унтер-офицер.
А что мог знать часовой на вышке, видя перед собой одни голые сопки, снег, полное безлюдье...
...Во второй половине дня, раньше обычного, багрово запылал горизонт. Солнце, такое скупое и тусклое в полдень, на закате так разгорелось, что Васадзе подумал: не к пурге ли это? Вахтанг стал тревожиться. Он считал, что день прошел для него плохо, что результаты наблюдения были ничтожными. А когда начнет кружить поземка, вообще ничего не увидишь. Прозвенел колокол. На вышку, кутаясь в полушубок, поднялся японский унтер. Он взял у часового бинокль, посмотрел в сторону нашего берега и через несколько минут быстро сошел вниз.
За глинобитной стеной залаяли сторожевые псы, словно кто-то посторонний появился на территории поста. Васадзе неожиданно заметил, что на сопку поднимается человек в крестьянской одежде. В руках у него топор, на плече пила. Васадзе знал, что никто из местных жителей не имел права не только вступить за колючую проволоку, но и пройти мимо поста. И чем внимательнее Васадзе изучал человека в крестьянской одежде — ватные штаны, ватная куртка, меховая шапка-ушанка, — тем больше он не верил его наряду. Ему хотелось понаблюдать за походкой этого человека, но сейчас, когда тот взбирается на сопку, это невозможно. Нужно подождать, пока он сойдет и зашагает по ровному месту. Тогда Васадзе определит: крестьянин ли это, или кто другой, переодетый в крестьянскую одежду. Крестьяне ходят как-то боязливо, неуверенно. А оккупанты шагают, выпятив грудь вперед, нахально, размашистым шагом. Кроме того, они никогда не таскают дров. Еще с осени крестьяне на волах подвозили дрова и сбрасывали у проволоки, а на дворе солдаты уже складывали их.
Спустя минут двадцать человек появился на склоне сопки с вязанкой хвороста за плечами. Васадзе напряг зрение. Человек сошел вниз, бросил хворост у крыльца, но тут на него с громким лаем кинулись две огромные овчарки. Человек попятился к крыльцу, отгоняя наседавших на него собак хворостиной, которую он успел схватить с земли. Из дома выбежал унтер и, отогнав собак, пропустил человека в дом.
Ветер закружил в воздухе хлопья сухого, колючего снега.
Гребень Медвежьей лапы стало заносить. Вахтанга совершенно замело. Он разрыхлял снег, но через десять минут сугроб вырастал снова. Тогда Васадзе пробуравил в нем два отверстия для глаз, но тоже ненадолго. Он почувствовал на спине тяжесть и все время пытался сбросить ее, ворочая плечами. Вдруг ему стало тепло, и груз, казалось, перестал давить.