Моя старшая сестра не хотела отдать японцу свадебный шелковый халат. Ей скрутили руки, потащили на берег и надругались над ней. Сестра лишилась рассудка. В деревне стали даже ее бояться. Скоро мы похоронили мать. Отец совсем одряхлел, с трудом передвигал ноги. От братьев перестали поступать известия. Но однажды донесся слух, что старший брат переправился в освобожденный район и вступил в армию нашего Чжу Дэ. Шло время. Сестре становилось все хуже. Никто не мог с нею справиться.
Мне пошел шестнадцатый год. Однажды ко мне явились подруги и стали уговаривать, чтобы я вместе с ними бежала в горы. Там, говорили они, собирались наши люди. Я рассказала об этом отцу. Он прижал меня к груди и решительно произнес: «Иди, дочь моя. Мне уже ничего не надо, и твоей безумной сестре тоже. А твоя жизнь вся впереди!»
Темной осенней ночью я собралась в дорогу. Я знала, что нескоро увижусь с отцом. Я разбудила сестру. Она вскочила с постели и закричала. Этот крик всегда приводил меня в ужас. «Прощай, моя сестричка, пусть вернется к тебе разум, тогда я приду за тобой». И тут я заметила, что глаза у Сяо Лин вдруг прояснились, стали не такими, как прежде. Вначале я не поверила. Но сестра подошла и, точно придя в сознание, обняла меня.
Я вышла на улицу.
Ветер гнал по простору реки высокие волны. Шумели кусты на берегу, словно и они прощались со мной. В условленном месте я встретила девушек. Мы сели в рыбацкую шаланду. Отец моей подруги поднял парус. Мы были уже далеко от берега, когда сквозь шум ветра и всплески волн я довольно ясно различила тоскливый крик совы. Это кричала, подбежав к реке, моя сестра, безумная Сяо Лин.
Я варила партизанам пищу, обшивала их. Я училась стрелять из винтовки. И когда был тяжело ранен наш командир, я долго не отлучалась от него. И однажды почувствовала, что я должна связать свою судьбу с ним.
Вот и все, дорогая подруга. Я так мечтала увидеть ваш светлый берег. И вот я нахожусь здесь. Я не ошиблась. В нашей священной борьбе мы всегда ощущаем близость советских людей. На наших партизанских знаменах, как солнце, сияют три дорогих нам имени: Ленин! Сталин! Мао Цзедун!»
Над отрогами Хингана вставало ясное утро.
— Смотрите, доктор, какой чудесный день встает над Амуром, — произнесла Сяо Мэй. — Как хорошо!
И все трое — Сяо Мэй, дежурный доктор и переводчица — вышли на крыльцо. Они стояли молча, любуясь восходом. Солнце уже высоко поднялось над нашим берегом и медленно, по мере того как перед ним расступался туман, плыло через Амур, щедро разбросав червонное золото своих лучей и на том, противоположном берегу, где, прижавшись друг к другу, стояли маленькие, глинобитные фанзы.
Сяо Мэй долго провожала внимательным взглядом высокое солнце, и доктор понимал, какие чувства были у китаянки.
Старик из тука
Мао Цин шел по знойному гаоляновому полю и, пока в трубке теплился огонек, не чувствовал усталости. Когда он вышел к реке и засмотрелся на рыбацкие шаланды, которые неслись по течению под широкими, квадратными парусами, то вдруг обнаружил, что трубка погасла. Ему стало грустно, и он понял, что не дойти ему до городских ворот. Он постоял немного в раздумье, не спеша пошел дальше, надеясь встретить кого-нибудь и раздобыть огонь.
Старик пустился в дорогу так неожиданно, что не успел даже захватить кремнешка. Удивительно, как он не забыл свои соломенные туфли, фарфоровую чашку, палочки, которыми когда-то ел рис. Что касается настоящих спичек, то их ему уже не выдали, хотя он, как и полагалось по оккупационному закону, к концу месяца сдал в жандармерию коробочку с тридцатью использованными, обгорелыми спичками.
В жандармерии раньше распорядились его судьбой. В фанзу явился сам помещик Хориоки, и все мысли Мао Цина перепутались. Господин Хориоки не был с ним груб, но слова, произнесенные им тихо, острее ножа врезались в сердце маньчжура.
— Старый человек, — сказал Хориоки, — в твоей фанзе поселится молодая пара. Работать ты уже не можешь — значит, и налоги платить не можешь. А дармоедов мне не нужно. Уходи отсюда, старый человек. Я прощаю тебе все твои долги и желаю счастья где-нибудь на новом месте.
И Мао Цин ушел.
На развилке дорог ветер донес до него запах табачного дыма — сильный, волнующий и ободряющий запах. Старик зашагал быстрее, словно в этот день не тащился много часов по знойной и пыльной дороге. На большом камне сидел юноша и курил.
— Позволит ли добрый человек занять одну лишь искру огня, чтобы вернуть к жизни мою трубочку? — спросил Мао Цин.
— Пожалуйста, добрый прохожий, — ответил юноша, напоминавший своим видом ремесленника, которые часто ходят по окрестным селам в поисках мелкой работы.