— И между жителями разных областей и даже разных полушарий всегда царят мир и согласие? Никто не хочет поработить другого, не претендует на главенство, завоеванное в борьбе?
— Этого нет, ибо существует лишь одна страна, не разделенная границами на отдельные государства. Есть одна держава — Земля, населенная одной-единственной расой.
— Несмотря на все, что вы мне предварительно рассказывали, я все еще не могу свыкнуться с мыслью о такой абсолютной унификации живших прежде многочисленных разноплеменных народов, поверить в то, что теперь у них одинаковая жизнь, одни и те же цели и устремления. Вам, счастливчикам, и в голову не приходит опасаться гражданских войн и распрей.
— К чему убивать людей? Разве они и без того не смертны? — спросил Тай Ляое с той наивностью, от которой так бы и взвился с негодованием любой из захватчиков прошлых времен. — Мы нисколько не стремимся укоротить жизнь себе подобных, напротив, изо всех сил пытаемся ее продлить.
— Но не всегда же было так. Человечество было скорее злым, нежели добрым. Значит, ему пришлось вследствие своих распрей получить ужасные в своей жестокости уроки. Либо понадобился железный режим, сумевший внушить людям подобное уважение к чужой жизни.
— О, наше братское содружество, которое теперь ничто не может омрачить, тоже складывалось не без борьбы. И установилось оно всего-навсего несколько тысяч лет назад. Тысяч эдак пять, точно не припомню. Почти однородное в расовом смысле человечество было еще разделено на разные части, именуемые государствами и произвольно отделенные друг от друга какими-либо ограничителями или преградами — горами, морями, реками. Эти государства возглавляли правители, чье неразумие иногда порождало в них абсурдное желание расширить свои владения за счет соседей. Как будто суша не принадлежит всем и никому, что совершенно одно и то же!.. Кроме того, наши предки содержали армии.
— Как, — прервал его господин Синтез, — значит, мир установился на земле всего пять тысяч лет тому назад? А до тех пор люди оставались столь безумными и преступными, что уничтожали плоды своего труда, разоряли свои земли и истребляли своих ближних?!
— О нет! Ничто не разрушалось, и никто никого не истреблял. Убивали всего одного человека — главаря и зачинщика. И это вполне справедливо!
— Не понимаю вас.
— В то же время это совсем просто. Каждое государство, в зависимости от значимости, имело свою армию — двести, пятьсот или тысячу солдат.
— Не больше? В мое время армии были многочисленными.
— Прискорбно.
— И какова же была организация таких крошечных армий?
— Как нельзя более элементарна. Каждый солдат получал от государства огромное вознаграждение.
— Значит, тогда еще коммерческие сделки базировались на принципе денежного обмена?
— Да. Продолжу. Итак, каждый солдат-доброволец, — а в армию набирали лишь самых храбрых, самых сильных, самых порядочных людей, — так вот, каждый волонтер приносил торжественную клятву убить главу государства, не пожелавшего жить в мире и согласии со своими соседями.
— Это превосходно!
— Все средства были хороши: железо, огонь, засады, ловушки, подкуп, лишь бы вычеркнуть из рядов живущих человека, поставившего под удар существование своих ближних. Солдат, переодевшись и изменив внешность, выходил в одиночку, хитростью проникал к тирану и убивал его. Если же он сам был убит, его сменял другой, затем третий, четвертый, а если приходилось, то сотый и т. д. В конце концов тиран погибал! Поверьте моему слову, Сьен-Шунг, нет таких непреложных правил, которые нельзя было бы нарушить, таких высоких барьеров, которые не могла бы преодолеть железная воля человека, безоговорочно решившегося пожертвовать собой ради того, чтобы отстоять независимость своей страны и сохранить жизнь своих земляков. Такие вот патриотические формирования, чье содержание не было разорительно для государства, пришли на смену тому, что вы называли регулярными армиями, и, состоя, при всей своей малочисленности, из людей, одержимых готовностью покарать зло, они были отнюдь не слабее ваших. Все солдаты были богаты, всюду они занимали почетные места, а вот в действие им вступать приходилось от случая к случаю, так как губернаторы провинций, зная, чем они рискуют, редко решались на подобные шаги. Такое положение вещей длилось в течение четырех или пяти поколений до того дня, пока расовая однородность не стала полной — произошло окончательное поглощение всех народов китайской расой. Люди не признавали теперь других господ, кроме самих себя, и действовали отныне лишь по своему собственному разумению.