При этих словах вдруг послышались неистовые стоны и леденящий душу плач. Певец замолк, но рыдания долго не утихали.
Наконец Хоити покинул дворец, удостоившись самых высоких похвал.
— Наш господин восхищен твоей игрой на цитре. Еще шесть ночей подряд мы будем посылать за тобой. Смотри же непременно приходи, но никому об зтом ни слова! — приказал певцу тот же самый повелительный женский голос.
Хоити обещал молчать.
На следующую ночь опять пришел за ним тот же воин и снова отвел слепца туда же, куда и прежде.
Снова Хоити начал сказ о гибели рода Тайра. И снова еще громче прежнего раздались рыдания, возгласы: «О, горе нам, горе!», глухо зазвенело оружие... И раньше, бывало, люди плакали, слушая певца, но таких скорбных вздохов и стенаний он никогда еще не слышал.
Незадолго до рассвета слуга отвел его назад в храм.
Но настоятель заметил, что Хоити странным образом ушел куда-то поздней ночью, никому не сказавшись.
— Послушай, Хоити! Куда это ты ходил в такой поздний час? — мягко спросил он слепца.
Но Хоити, помня свое обещание, не проронил ни слова.
Встревожился настоятель и велел служкам следить за слепцом. Когда ночью Хоити потихоньку вышел из храма, один из служек пошел за ним по пятам.
Ночь была ненастная. Стояла непроглядная темь. Хоити шел вперед уверенным и быстрым шагом, как будто кто-то вел его за руку. Служка скоро потерял слепца из виду и хотел уже повернуть назад, как вдруг до него донеслись со стороны кладбища громкие звуки цитры.
«Тут что-то неладно...» — насторожился служка и пошел поглядеть. Видит он: сидит Хоити перед усыпальницей Тайра, играет на цитре и поет о битве при Данноура, а вокруг него летают синие огоньки.
Испуганный служка схватил слепого певца, силой потащил его оттуда и все рассказал настоятелю. Лишь тогда Хоити поневоле открыл свою тайну.
— Страшное дело! — воскликнул настоятель.— Жаль мне тебя, Хоити, ты попал во власть мертвецов. Того, кто хоть раз говорил с мертвецами, они уже считают своим и ни за что не выпустят из-под своей власти. Ночь от ночи они будут все больше приходить в неистовство, пока не растерзают тебя. Беда нависла над тобой. Но попробую спасти тебя чудесной силой сутры, отгоняющей демонов.
Тут, с помощью служки, раздел он Хоити донага и написал повсюду кистью на его теле священные знаки этой сутры.
— Когда за тобой придут ночью, смотри — ни звука. Сиди неподвижно. Если пошевелишься, если подашь голос, тебя утащат силой, и тогда ты погиб,— сказал слепцу настоятель, и к вечеру он снова ушел. Хоити остался один.
Настала глубокая ночь.
Слепец, как всегда, сидел на веранде. Вдруг снова зазвучали знакомые шаги посланного воина. Он остановился перед слепцом и властно позвал:
— Хоити!
Но тот замер, затаив дыхание.
— Хоити! — снова позвал посланный еще суровее прежнего.
— Хоити! — крикнул он в третий раз, голосом, полным гнева.
Но Хоити словно в камень обратился. Тогда воин тяжелыми шагами взошел на веранду, наверно, для того, чтобы потащить его силой, но вдруг застонал:
— О-о-о! — и медленно попятился назад.— Кто это? Кто сидит здесь, весь покрытый священными письменами? Я не могу приблизиться. Страшно мне, страшно! Я не в силах подойти. Сотри эти письмена, скорее, скорее!
Потом наступило молчание. Хоити почувствовал на себе пристальный взгляд.
— А! — внезапно воскликнул воин.— А! Остались незащищенные места. Вижу твои уши! Я все-таки заставлю тебя пойти со мной.
И он ухватил слепца за оба уха и с силой потащил за собой. Хоити почувствовал нестерпимую боль, но стиснул зубы и не издал ни звука и не сдвинулся с места. Воин еще раз рванул изо всех сил и оторвал ему оба уха напрочь. Кровь хлынула ручьями, но Хоити так и не пошевелился.
— Покажу эти уши моему господину в знак того, что я приходил сюда! — воскликнул посланный. Шаги его начали удаляться и замерли вдали, а Хоити упал без памяти.
Когда настоятель вернулся, он горько пожалел о том, что забыл написать священные знаки на ушах слепца. Из-за этого Хоити был на волосок от гибели...
Слух об этом чудесном происшествии распространился повсюду. Все говорили о «певце с оторванными ушами». Народ стал собираться толпами, чтобы послушать Хоити. И вскоре безвестный до того певец стал славен по всей Японии.
ГОРШОК БЕЛЫХ ХРИЗАНТЕМ
В старину, в далекую старину, жил один князь. Была у него законная жена, но он о ней и думать позабыл с тех пор, как взял себе молодую наложницу. Дни и ночи проводил князь в покоях своей возлюбленной, а покинутая жена обливалась слезами. Только и утехи ей было, что играть на цитре.
Но вот однажды явился к супруге князя посланный от наложницы с просьбой дать на время цитру[56]. Слова не сказала жена, отдала свою любимую цитру и стала играть на простом сямисене[57]. Хорошо она играла, заслушаешься.
Узнала про это наложница и позавидовала. Послала она слугу за сямисеном. Отдала жена и сямисен. Только и радости у нее осталось: горшок хризантем. Были эти хризантемы белее первого снега. Целый день любовалась на них покинутая жена, утирая слезы.
Но вскоре явился посланный от соперницы: просит она отдать ей горшок хризантем. Отослала жена князя цветы вместе с таким стихотворением:
Поняла наложница всю низость своей души, и стало ей стыдно. Покинув дом князя, скрылась она куда-то, а князь снова вернул свою любовь жене.
ВЕЧЕР СЕДЬМОЙ
ЖРЕЦ, ВРАЧ И КАНАТНЫЙ ПЛЯСУН В АДУ
В старину это было.
Как-то раз на празднике богини Ка́ннон в деревне Мацуё один канатный плясун показывал свое искусство. Зрителей собралось великое множество. Но вдруг неведомо по какой причине упал канатный плясун с высоты и разбился насмерть.
А в это самое время умер от простуды местный врач. Заодно с ним отправился на тот свет и старый жрец[58], подавившись рисовой лепешкой на празднике в честь бога — покровителя кухонного очага.
Явились все трое на суд к владыке преисподней — князю Эмма́[59]. Первым взял слово канатный плясун:
— Всемилостивый повелитель наш Эмма, в земном мире был я искусным акробатом и приносил радость людям. Пошли же меня за это в райскую обитель.
— Нет, врешь, врешь, за всю свою жизнь ты ни одного нового фокуса не показал, работал по старинке, да и то нечисто... Даром только с людей деньги брал. Ступай же в преисподнюю.
Вторым стал говорить врач.
— Господин наш Эмма, когда я жил в земном мире, то сделал много добра. Я исцелял людей от болезней. Не было врача искуснее меня. Пошли же меня в светлый рай.
— Лжешь, жалкий знахарь,— загремел князь Эмма.— Ты не умел правильно распознать ни одной болезни, назначал бесполезные лекарства. Сколько больных заморил! Даром только драл с людей деньги. Ступай же в ад кромешный!
Настала очередь жреца.
— Господин наш Эмма, я, в бытность мою на земле, беседовал с богами, услаждая их молитвами и празднествами. Внимая мне, боги дарили свою милость людям. Нет выше моей заслуги! Уж я-то, наверно, достоин рая!
— Вот ты как раз самый худший из всех плутов и обманщиков,— в гневе закричал Эмма.— Всю жизнь ты людей обманывал. Учил их всяким глупостям: прикладываться к амулетам, читать разные заклинания, изгонять злых богов, насылающих болезни... И ты тоже даром брал с людей деньги. Проваливай в преисподнюю!
Нечего делать, пришлось всем троим отправляться в ад. А там уж был получен приказ князя Эмма. Схватили черти всех троих и потащили к огромному котлу. А в котле горячая вода ключом бурлит, клокочет. Страшного вида черт заорал на них:
— Эй вы, полезайте в котел. Сейчас вам крышка, сварю вас в кипятке.