И вдруг раздался выстрел. Одинокий орудийный выстрел. Он бы остался незамеченным, не окажись исключительно удачным: головной немецкий танк вдруг рвануло столбом пламени. Еще от одного снаряда взметнулась земля на обочине дороги.
Остановилась танковая колонна. Остановились изумленные солдаты. Что это? Разве мертвые стреляют?..
II тогда, как ответ на все вопросы, раздался еще выстрел. Из винтовки. Этот звук немцы хорошо знали — звук выстрела русской трехлинейной винтовки. И один из автоматчиков — он уже спустился к самому берегу — неловко плюхнулся в воду.
Это было несерьезно: против танков — с винтовкой…
Но прошло пять секунд — ровно столько, чтобы перезарядить винтовку и прицелиться, — и после второго выстрела еще один солдат покатился по земле.
— Вперед! — орали гитлеровские офицеры.
И снова били по доту прямой наводкой зенитки, двинулись вперед танки, потянулись к разбитой амбразуре десятки дымных строчек — трассирующих пуль…
Это было.
В октябре 1941 года.
В 130 километрах от Москвы.
Мощная, обладающая огромной инерцией, гитлеровская военная машина, броневой кулак из сотен новейших танков, на пути которого все выпахивалось бомбами, снарядами, минами, сзади подпираемый тысячами и тысячами опытных, увешанных автоматическим оружием солдат, — эта машина вдруг забуксовала, остановленная старенькими пушчонками, которые можно было по пальцам перечесть, «максимами» и трехлинейными винтовками.
Впрочем, необходимая деталь: винтовки, пулеметы, пушки были в руках у московских и подмосковных комсомольцев, в совершенстве владевших своим оружием. II чудо свершилось. Чудо свершили они.
Я, старый советский солдат, начавший свою военную «карьеру» в гражданскую войну, имею право называть их сынками. Да как же иначе? Большинству было семнадцать-восемнадцать лет, реже двадцать, хотя были такие, что уже успели окончить техникумы и институты, как теперь их называют, молодые специалисты.
Помню, как в страшный, тяжелый день 15 октября ко мне на КП примчался один из них — взъерошенный, глаза горят, трофейным автоматом размахивает от возбуждения.
— Товарищ командир! — орет. — Как там интересно!.. Танки горят! Столько сразу! Бегите смотреть…
И тут же умчался.
Помню, все его звали Гогой. Фамилию забыл. Думаю, он понимал, что эта танковая атака, удайся она фашистам, стала бы для всех нас гибельной. Но едва атаку отбили, он уже забыл об опасности, он уже смотрел иными глазами: «Как интересно!» Что с них было взять: мальчишки!
И почти все — комсомольцы.
Почти, потому что остальные были коммунистами.
Было для них еще одно общее: все они были курсантами двух училищ подмосковного города Подольска: артиллерийского и пехотного. Будущие командиры Советской Армии не посрамили чести русского воина. Даже на картах Гитлера все эти дни в районе Ильинского боевого участка регулярно отмечалось: «Zwei oficierschuhle. Podolsk»[2].
Начальником Подольского артиллерийского училища меня назначили за месяц до описываемых событий. Я только что прибыл с фронта и новые обязанности представлял довольно туманно. Помню, как в первый же день меня поразила — это ощущение так до конца и не изгладилось какая-то детскость лиц многих курсантов. Было среди них немало таких, кто еще ни разу не брился, не работал, никуда не ездил без папы и мамы. И вот через три, самое большее через четыре месяца они пойдут в бой, да еще во главе артиллерийского взвода… Будут бороться с танками… Найдут ли они в себе достаточно сил и мужества? Смогут ли обрести умение? Успеют ли набраться опыта и такта? Ведь им предстоит командовать людьми, старшими, чем они…
Впрочем, мне и самому было только восемнадцать, когда в разгар гражданской войны я учился на Киевских курсах артиллерийских командиров.
Мы спешили. Курсанты занимались в три смены. Разболтанные пушки не выдерживали, одна за другой выходили из строя. Но опытные мастера-оружейники бессонными ночами колдовали над ними.
И наутро оказывалось, что стрелять из них еще можно.
Каждое утро мы с тревогой вслушивались в сводки Совинформбюро. Тяжелые бои шли на юго-западе. Западный фронт в те дни в общем стабилизировался. Мы успокаивали друг друга, по внутренне готовились к новым тяжелым испытаниям. И все-таки беда грянула внезапно. Она пришла с обычным телефонным звонком. Я поднял трубку. На другом конце провода говорил заместитель командующего округом.
— Стрельбицкий? — Генерал торопился, это чувствовалось по голосу. — Немедленно объявляйте боевую тревогу. Формируйте столько батарей, сколько соберете годных орудий. Остальных курсантов берите с собой как пехотинцев с винтовками и пулеметами.
Понять, что произошло, было нетрудно, да и генерал тут же объяснил. Противник прорвал Западный фронт. В прорыв вошли огромные механизированные соединения. Большая танковая колонна наступала по Варшавскому шоссе на город Юхнов. А под Юхновом и дальше, до самой Москвы, нс было войск, которые были бы способны удержать эту лавину.
В таких условиях оставалось одно: мобилизовать все, что есть, по во что бы то ни стало задержать противника на пять-семь дней.
«Все, что есть…» А было очень мало. Настолько мало, что пришлось поднять по боевой тревоге оба подольских училища и поручить им самую ответственную задачу — сдерживать врага до тех пор, пока удастся сосредоточить и развернуть остальное «все, что есть».
Это была крайняя мера. Решиться на нее было нелегко: все понимали, что курсанты военных училищ — золотой фонд для развертывания армии. Но другого выхода не было.
Командиром сводного отряда назначили начальника пехотного училища генерал-майора В. А. Смирнова, меня — его помощником и начартом. Мы решили, что. пока основные наши силы будут закрепляться на главном рубеже — в районе села Ильинского, где заблаговременно были построены железобетонные доты, навстречу врагу нужно выслать передовой отряд. Небольшой, но мобильный, он должен был задержать продвижение гитлеровцев, вынудить их брать каждый километр, каждую высотку, каждый ручеек с боем.
— Значит, так, — распорядился генерал Смирнов. — Передовым отрядом будет один батальон моего училища. Для усиления дадим им пару орудий.
— Как, только два? — изумился я. — Что могут сделать две пушки? Да танки их мигом сомнут!..
— Ну, мои ребята тоже не лыком шиты. У них и гранаты и бутылки…
Тут я должен заметить, что уже тогда знал истинную цепу бутылкам с зажигательной смесью. Они нс всегда достигали цели. Я высказал свои соображения генералу, после чего с передовым батальоном мы отправили не две пушки, а артдивизион из двух батарей. В него вошли лучшие орудия, какие только были в училище, батареи укомплектовал курсантами-комсомольцами. Я знал, на что их посылаю, и они это звали: в комсомольские расчеты передовых батарей шли только добровольцы, лучшие из лучших — же лающих было в несколько раз больше, чем требовалось.
Они знали, что нм предстоит: силой своего умения, хитрости, ловкости, может быть, ценой своих жизней затормозить казавшийся неудержимым натиск стального чудища. Врагу нельзя было позволить с ходу ударить по нашей пока еще не существующей обороне. По собственной крови пусть подползет к ней.
«Противник должен быть задержан на пять-семь дней».
Пять-семь дней…
С какого числа нм вести отсчет? С 6 октября, когда на рассвете на берегу Угры, в нескольких километрах от Юхнова, курсанты дали первый бой фашистам? Или, может быть, с 11-го, когда удар приняла наша оборона под селом Ильинским?
С какого ни считай — этот боевой приказ выполнили.
И теперь из трофейных документов нам известно, что 57-й немецко-фашистский моторизованный корпус в боях с курсантами потерял около ста танков и свыше пяти тысяч солдат и офицеров.