Выбрать главу

5 октября было воскресенье. Ко многим курсантам приехали отцы, матери, братья и сестры. И вдруг — боевая тревога… Она распахнула незримые ворота, и война, до тех пор далекая, хоть к ней их и готовили ежечасно, ежеминутно, ворвалась в их жизнь. Боевая тревога, как водораздел, прошла между ними и темп, кто оставался.

Я помню, как искренне радовались ребята, как говорили друг другу: «Ну, всыплем мы фашистам!» А я уже знал, что такое война… Я отгонял от себя невольную аналогию и все-таки нет-нет да вспоминал, как на заре Советской власти точно в такой же атмосфере на борьбу с бандами атамана Зеленого собирались киевские комсомольцы. Тот же возраст, тот же энтузиазм… Наш отряд киевских курсантов почти всю дорогу шел с ними вместе. Потом отряды разделились. И лишь спустя несколько дней мы узнали о трагической судьбе молодых киевлян. Мало кто из них владел оружием, к тому же бандиты застали их врасплох. Похватали. После пыток и надругательств их выводили на крутой берег Днепра и, связав колючей проволокой, сбрасывали в реку.

Это было в Триполье…

…«Нет, такое не может повториться», — уверял я себя. Хоть вооружены курсанты были и не лучшим образом, своим оружием они владели отлично. К тому же каждый из них был без пяти минут офицером. И командир у них был боевой — капитан Я. С. Ростиков.

Когда передовой дивизион уже был готов к отправке — снаряды нагружены, пушки прицеплены и боевые расчеты на местах, Ростиков подошел ко мне с рапортом.

— Берегите ребят, — сказал я ему тихо и совсем не по-уставному. — Помните: вы должны не только сдержать гитлеровцев, но и сберечь ребят. Нам с вами еще предстоит делать из них офицеров.

Я знаю, это во мне говорила простая человеческая слабость. Может быть, потому, что все не мог прогнать из памяти Триполье; к тому же отцы и матери этих ребят все еще не ушли, все еще стояли вокруг бортов автомашин, и каждый с надеждой смотрел на своего… Но позади была Москва, а впереди — немецкие танковые дивизии.

И эти мальчики…

Об этом не хотелось думать. Я взглянул в глаза командира дивизиона и увидел, что он думает о том же. Но когда он отдал честь и тоже тихо ответил: «Вас понял, товарищ полковник», — я уже знал, что на него можно положиться.

Подольск — Малоярославец — Медынь — Мятлево…

На рассвете 6 октября на западной околице деревни курсанты наткнулись на каких-то наших бойцов. Собственно, воинским подразделением это назвать было трудно, поскольку «солдатам» было по шестнадцать-семнадцать лет. Вооруженные главным образом трофейны ми автоматами и пулеметами, они вели перестрелку с немцами. Командовал ими начальник парашютно-десантной службы Западного фронта капитан И. Г. Старчак.

Потом уже мы узнали их историю. Ребята были из разведывательной школы. Комсомольские активисты из оккупированных фашистами наших западных областей, они готовились к разведывательной работе в глубоком немецком тылу. У Старчака они проходили парашютное дело. И вдруг известие о глубоком прорыве немцев… Старчак знал, что дорога на Москву открыта. Он принял на себя командование и оседлал с ребятами Варшавское шоссе…

Они продержались сутки. Целые сутки! Как много это значило в те дни! Сотни комсомольцев полегли на тех немногих километрах, которые отделяли Юхнов от реки Угры… Каждый трофейный автомат, каждый пулемет добывался кровью. Но сутки были выиграны. Сутки, которым не было цены…

Старчак обрадовался подмоге.

— Ну, ребята, теперь-то мы покажем фашистам! Глядите, — объяснил он командиру курсантского артиллерийского дивизиона капитану Россикову, — впереди деревушка Красный Столб. Там немцы. Выбьем их оттуда, займем оборону по берегу Угры. Пусть под нашим огоньком попробуют строить переправу! Мост-то мы подорвали.

Так и сделали. Батарею семидесятишестимиллиметровых пушек капитана В. И. Базыленко поставили на закрытую позицию у Стрекалова; сорокапятки лейтенанта Т. Г. Носова должны были повзводно прямой наводкой поддерживать атаку пехотных курсантов.

Наконец сигнал. В атаку!

Мне довелось видеть немало атак. Не раз и самому пришлось пережить тот момент, когда из окопа, который в эту минуту кажется самым безопасным на земле местом, поднимаешься в рост навстречу неизвестному. Я видел, как идут в атаку и новобранцы и опытные воины. Так или иначе, но каждый думает об одном: победить и выжить! Но те курсанты…

Я не видел именно той атаки, по через несколько дней я с этими ребятами дрался плечом к плечу и ходил в атаку вместе с ними. Ни до этого, ни после я ничего подобного не видел. Хорониться от пуль? Оглядываться на товарищей? Но ведь у каждого на устах одно: «ЗА МОСКВУ!!!»

Они шли в атаку, словно всю предыдущую жизнь ждали именно этого момента. Это был их праздник, их торжество. Они мчались стремительные — не остановишь ничем! — без страха, без оглядки. Пусть их было немного, но это была буря, ураган, способный смести со своего пути все.

Но все же иногда это бесстрашие оборачивалось иной стороной. Случалось, оно приводило к чрезмерным потерям. К жертвам, которых можно было избежать. Сказывалась неопытность командиров и курсантов, сказывались и наши ошибки в системе воспитания. Мы твердили ребятам со школьной скамьи в мирное время, что героизм и храбрость несовместимы со стремлением сохранить свою жизнь. И вот некоторые гибли только потому, что, повинуясь ложному стыду, вовремя не укрывались от осколков в окопчиках или в рельефе местности.

И все-таки лихая смелость и бесстрашие — это не подменишь ничем.

Я думаю, до тех пор гитлеровцы ничего подобного еще не видели. Атака на деревушку Красный Столб их ошеломила. Побросав оружие, ранцы, они стремглав бежали по всему участку, бросались в Угру и, выбравшись на берег, мчались дальше, к Юхнову.

На берегу курсанты остановились — впереди бушевали разрывы: противник уже опомнился и спасал свою пехоту огневым заслоном.

Курсанты попытались пробиться раз-другой. Не вышло. Тогда стали окапываться — и как раз вовремя. В небе появились фашистские штурмовики и бомбардировщики, огневой вал перекатился на наш берег. К счастью, противник, по-видимому, полагал, что имеет дело с крупными силами, сосредоточившимися в лесу. Главный удар был нанесен по окрестным рощам, где никого не было.

Потом гитлеровцы пошли в атаку. Больше полка пехоты и десять танков. Пришло время сказать свое слово курсантам-артиллеристам. Батарея Базыленко выкашивала вражеские цепи шрапнелью, батарея Носова ударила в упор по танкам. Гитлеровцы залегли, и тут курсанты бросились в контратаку. Один против пяти! Но, честное слово, напора этих ребят не смог бы выдержать никто.

Танки бездействовали, артиллерия тоже: и те и другие боялись поразить своих. Наконец гитлеровцы побежали.

Каких огромных усилий стоило нашим командирам удержать курсантов от преследования врага, которое было бы для них гибелью!

В этом бою противник потерял свыше трехсот солдат и офицеров убитыми, несколько десятков сдались в плои, три танка и броневик догорали в поле.

Правда, и у нас погибло немало, еще больше было раненых. Всего из строя выбыло около ста комсомольцев.

Среди пленных оказался один пожилой обер-лейтенант. Пока Россиков его допрашивал, он все вытягивал шею, пытаясь разглядеть, где же стоят крупные силы русских. Видимо, реденькая цепь курсантов — щуплых мальчишек в не по росту больших шинелях — не внушала ему доверия. Раз противник идет в атаку на крупные силы, значит, он по меньшей мере так же силен, — в этом рассуждении была своя логика.

Так же рассуждало, видимо, и немецкое командование: снова и снова бомбились пустынные рощи возле Стрекалова… Их буквально выкашивало квадрат за квадратом…

Потом опять появились танки — на этот раз их было больше, они шли не только в лоб, но и охватывали фланги; следом — пехота. Припять бой — значит неминуемо полечь здесь всем, значит еще до конца дня если не эти, то другие танки уже будут в Ильинском. А там — сами видели! — никакой обороны. Неужели придется отступать?..

Тяжело отступать даже опытному воину. А каково, если воинам всею по семнадцать-восемнадцать лет? Да еще если всего час назад видели, как враг бежит от них без оглядки… Ведь они помнят: каждый их шаг назад — это шаг к Москве…