Из тыла к Стрекалову подошла полуторка со снарядами, из кабины выскочил начальник политотдела училища батальонный комиссар Георгий Михайлович Суходолов и прямо к Старчаку с Россиковым:
— Что пригорюнились, командиры?
— Кажется, пора отходить, — опустил бинокль Старчак. — А как это ребятам скажешь?.. Они поклялись друг другу, что не отступят…
Конечно, можно просто дать приказ об отходе — и приказ будет выполнен. На то и армия. Но тут случай особый.
— Как думаете отходить? — спросил батальонный комиссар.
— Мы решили так: артиллерия движется перекатами, поорудийно, сдерживая фашистов огнем. А пехота тем временем отступит к реке Извери — очень удобный рубеж для обороны — и там окопается, — показал по карте Россиков.
— План хорош, — одобрил Суходолов. — Так и сделаем. Только соберите мне на пять минут всех комиссаров и политруков. Надо объяснить ребятам, что не велика честь полечь всем в одном бою. Важнее сдерживать немцев еще несколько суток, а это смогут только живые.
Как мы мечтали той осенью о дождях, о низких тучах! Но было ясно и безветренно, леса стояли багровые от неопавшей листвы, и над самыми кронами деревьев ревели моторы фашистских штурмовиков и истребителей. Они преследовали курсантов день за днем, охотились подчас даже за одиночными бойцами. Не успевала одна группа отбомбиться и отстреляться, а уж на смену летела новая. И так с утра и до вечера. К сожалению, наша авиация в те дни не смогла прикрыть нас от воздушного врага.
И на земле бой не утихал. Пушки почти непрерывно меняли позиции. Пока один расчет стрелял, другие перекатывали орудия на новое место. Когда машинами, когда и руками. Не перекатишь вовремя — немецкие минометы тут же накроют.
Опасней всего приходилось, когда надо было поддерживать контратаки курсантов огнем прямой наводкой. Однажды чуть не остались сразу без двух пушек: только выехали автомашины на удобный бугорок, как противник накрыл их минометным залпом. Люди живы, по машины горят. И на одной из них — снаряды горой… Тут уж не до геройства, всех курсантов с бугорка будто сдуло ветром. Одни лишь человек остался секретарь партбюро дивизиона, политрук Николай Михайлович Иванов. Остался потому, что знал: если сейчас пехота не получит поддержки артиллеристов, совсем плохо ей придется.
— Ребята, спасай снаряды!..
Услыхали. Увидали: лезет политрук на пылающую машину. Сам он ненамного их старше — недавно в партии. Неужели не боится?.. А что сумел одни — сумеют и другие.
В несколько секунд разгрузили машину, другие в это время отцепили орудия, покатили их следом за пехотой. Огонь!.. Только на пятые сутки отошли курсанты на главный рубеж — Ильинский боевой участок.
Еще за два дня до этого в перерывах между бомбежками мы слышали доносившиеся с запада звуки орудийных выстрелов и разрывов снарядов. И вот ребята проходят по мосту через речку Выпрейку. Из-под пилоток, из-под шинелей — бинты, бинты, бинты… Воспаленные глаза, почерневшие лица. Каждому из них сейчас можно дать по крайней мере тридцать лет. Валятся с ног от усталости, но держатся. Какая-то уверенность и лихость в них появилась. Гренадеры!
Комсомольцы…
Вот один остановился возле обочины, оглядывает наши позиции. А на них действительно смотреть страшно: бомбами буквально выпахано все вокруг, воронки — одна в одну. Да разве тут что-нибудь могло уцелеть?
— Ну и досталось же вам!..
Это нам-то досталось! А то, что сами выбрались из ада, так это ужо им стало в привычку. Их уже почти ничем не удивишь!
С чем мы прибыли в Ильинское? Лучшие пушки были отданы передовому отряду капитана Россикова. Нам остались совсем изношенные. Но даже таких пушек было мало. Выручил Артемьев — командующий Московским военным округом. Артемьев понимал, что решающее слово против танков скажут не гранаты и бутылки с горючей смесью, а пушки, в особенности стреляющие прямой наводкой. Правда, ничего нового нам предложить не могли — все было уже на фронте. Но поискали по арсеналам — и вот уже появился дивизион трехдюймовых пушек образца 1900 года.
Затем дюжина французских орудий, неведомо как оказавшихся в арсеналах. Эти были еще древнее, но мы и им были рады: все-таки и на второстепенных направлениях теперь у нас стояла какая-то артиллерия.
Наконец прибыл 222-й зенитный артполк. Это были уже современные пушки, их мы также решили использовать для борьбы с танками.
С утра и до вечера, как только улетали, отбомбившись, фашистские самолеты (видимо, противник давно понял, что здесь ему готовится «встреча», и не жалел бомб), курсанты копали блиндажи, окопы, ходы сообщения, запасные позиции для орудий. Многие работы велись в непосредственной близости от шоссе. А по нему круглые сутки шли (разбегаясь во время налетов по придорожным рощам) беженцы и отходили остатки частей, потрепанных или вовсе разбитых в предыдущих боях. Шли роты, батальоны, а чаще — отряды из разных дивизий. Почти все — с оружием. Шли усталые, измотанные, измученные.
Кажется бесспорным, что это должно было вызвать мрачность и ожесточение у ребят, снизить их боевой дух. Но вышло наоборот. Уж такие были эти комсомольцы! «Ага, — говорили они, — фашист, наверно, думает: всех побью. Так пусть попробует побить нас. Посмотрим, кто кому обломает зубы!..»
Ожидание боя, конечно, сказывалось. Ребята были чрезмерно веселы. Глаза блестели лихорадочно, а уж что до шуток — никогда столько не слыхали их!.. Этот день закончился для нас печальной вестью: погиб капитан Россиков. Случилось это так.
После присоединения к основным силам его дивизион был расформирован, причем одну из батарей — капитана Базыленко — поставили для обороны шоссе, а другую — 45-миллиметровых пушек — отправили на север, в подкрепление соседнего 1064-го стрелкового полка. Командовал ею капитан Россиков, комиссаром у него был политрук Иванов.
Командир полка, предполагая, что противник будет наступать через деревню Зеленино, направил батарею туда. Курсанты были уверены: там стоит своя пехота. А попали в засаду.
Фашисты открыли огонь не сразу. Они терпеливо дождались, пока последняя автомашина с пушкой на прицепе въедет в деревню. Потом разок ударили — сразу со всех сторон — и предъявили ультиматум: сдавайтесь.
Положение было безнадежно. Прямо в лоб колонне наведена пушка. Отовсюду нацелены пулеметы и автоматы.
Неужели конец? Такой бесславный — у такой славной батареи… у ребят, которые, подбив на шоссе очередной немецкий танк, шептали: «Что, гад, получил Москву?..», у комсомольцев, которые поклялись, что скорее умрут, чем отступят…
— ЗА МОСКВУ!..
Фашисты — вот они, рядом. Перемахнуть через борт, сорвать с плеча винтовку и дослать в ствол патрон — дело секунд, мгновений. А ненавистные, серо-зеленые шипели — вот они, рядом. В них можно попасть не целясь. Это здорово, что можно стрелять не целясь. Пусть сам чувствуешь горячий удар вражеской пули или осколка, но и тот, в серо-зеленой, тоже рухнул…
То ли спасла мальчишеская молниеносная реакция, то ли фашисты не ждали сопротивления, не верили в пего, то ли сбылись суворовские слова: «смелого пуля боится». Выстрелы ударили с обеих сторон почти одновременно. Первыми же были убиты капитан Россиков и его помощник старший лейтенант Костогрыз. Но об этом ребята узнают позже, а пока идет гранатный бой и фашисты его не выдерживают. Уже политрук Иванов организует круговую оборону, прикрывает лейтенанта Карасева с несколькими комсомольцами: они уже отцепили уцелевшие две пушки и поворачивают их. Держись, фашист!
И карабин в умелых руках хорош. Вон курсант Зернов — автоматчиков, как орехи, щелкает! Розовые щеки побледнели, прицеливается спокойно — и не поверишь, что ему только семнадцать, — глядите, десятого кладет!..
Плохо, мины сыплются. Одна в одну. Грохот, визг железа, осколки секут воздух. Наводчик Портной еще не успел запять своего места — по шипели кровь ручьем. И туг же вторая рапа. Но от орудия его не оттянешь, уже наводит. Огонь! И почти одновременно бьет второе, где наводчиком Ермолов. Гитлеровцы, орудийные номера, — кто уцелел, бросились от своей пушки врассыпную. И вовремя. От прямого попадания ее будто смело. Точен глаз курсанта!