А вот уж и третья пушка оживает. Это ингуш Сушко, молодой литератор, точными выстрелами выковыривает пулеметчика, А ведь весь уже изранен!.. Потом, встретившись с Суходоловым, он поделится: «Столько впечатлений! Такие люди! Вернусь домой — напишу книгу в сорок печатных листов».
…Батарея пробилась к своим. Погибших и раненых товарищей курсанты положили в кузова автомашин и всех вывезли. Пушки пятились к реке, огрызаясь меткими выстрелами. Эта батарея и потом не подвела: на ее участке немецкие танки так и не смогли прорваться. Кстати сказать, Иванов прихватил с собой двух пленных офицеров.
Первые три дня боев… Их приятно вспоминать. Дни поражений гитлеровцев на этом участке. Пленные офицеры рассказывали, что начальство все время требовало: «Вперед! Вперед! Немедленно взять Малоярославец!» — и вот одна за другой их части — танковые, мотопехота, артиллерия — в лоб накатывались на нашу оборону, по оставались на подходах. Мертвые танки, мертвые пушки, мертвые солдаты…
Неоценимую помощь получали мы в эти дни и от дивизиона реактивных минометов — «катюш», появившихся на этом участке фронта впервые. Особенно запомнился первый залп.
Разведка сообщила, что в редкой березовой роще, верхушки деревьев которой просматривались с нашего наблюдательного пункта, скопилось много пехоты, автомашин, бронетранспортеров и танков противника. Видимо, он собирал кулак для решающего удара. Командир дивизиона прикинул расстояние. Далековато… Но если выехать на наш передний край, получится в самый раз. Решили рискнуть.
Это был смелый маневр. Установки развернулись и выстроились на голом ноле. Гитлеровцы отлично их видели, но педантично продолжали обстреливать заданные цели. Залп! И вот с чудовищным грохотом над вершинами берез выросло коричневое облако. Показались разбегающиеся во все стороны солдаты. А в лесу все что-то рвалось и рвалось…
Немецкая артиллерия постепенно затихла. Создалась странная тишина. Больше в этот день фашисты не пытались идти в атаку. А пленные даже спустя несколько дней рассказывали, какое ошеломляющее впечатление произвел на них этот первый залп.
Немецкое командование, все эти дни проявлявшее непонятное упорство в стремлении разбить нас фронтальным ударом, предприняло, наконец, фланговый обход. В этот же день, 14 октября, поступили сведения и с юга. Там. возле деревни Митрофаново, колон на танков с десантом автоматчиков переправилась через Выпрейку и устремилась на север, намереваясь выйти на Варшавское шоссе у нас за спиной и тем самым отрезать от Малоярославца.
Узнав об этом, я приказал командиру реактивного дивизиона немедленно отступить в тыл в сопровождении взвода курсантов. Мы не имели права рисковать «катюшами». Отходили и некоторые другие части.
Курсанты остались. Когда потом кольцо замкнулось, я понял, что мы остались одни. Одни в окружении. Приказа на выход из окружения не было.
Продержаться — эта мысль теперь стала единственной.
Продержаться…
Мы оседлали шоссе, и каждый день, пока мы шоссе удерживаем, мы можем считать себя победителями. Победителями, какой бы ценой это ни было достигнуто.
А платили мы сполна. Над оборонительным участком целый день стоял гул: бомбардировщики засыпали бомбами каждый подозрительный клочок земли, на каждый выстрел нашего орудия летела сотня ответных снарядов. Немецкая артиллерия крушила наши окопы, блиндажи и огневые артиллерийские позиции. Наших уцелевших батарей оставалось все меньше…
Но когда после двух-трехчасового перерыва фашисты снова шли в атаку, их встречали неизменно меткие выстрелы курсантских пушек и пулеметов: комсомольцы демонстрировали отличную выучку. И снова горели танки, и снова бугры за Выпрейкой устилались телами убитых и раненых гитлеровцев. Очередная атака захлебывалась.
Да, немецкие танки вышли в наш тыл и захватили шоссе едва не до самого Малоярославца. Что из того? Пока мы сидели в Ильинском, пока удерживали под огнем только этот небольшом отрезок шоссе, все остальные успехи гитлеровцев оказывались мнимыми: ведь окольными путями по бездорожью могли пройти только танки, вся остальная техника стояла, и сделать с этим что-либо фашисты были не в силах.
Но и нам час от часу становилось труднее. Одна за другой замолкали пушки. Потом выяснилось, что вышедшие в тыл немецкие автоматчики захватили наш полевой склад с боеприпасами и продовольствием, а у нас к этому времени уже не было даже самого маленького резерва, чтобы хотя бы попытаться отбить боеприпасы.
В тот же день, 14 октября, противник стал приме-пять против ваших дотов новую тактику. О пен рассказал мне помощник начальника политотдела училища по комсомольской работе младший политрук В. Коротчаев. Он прибежал ко мне на КП, почти нс прячась от мни, и чуть не плакал от отчаяния.
— Товарищ полковник, немцы расстреляли два дота!..
— Как?
— Прямой наводкой бьют. Из зениток. По амбразурам!..
Я этого опасался.
— Что с гарнизонами дотов?
— Погибли…
Картина была ясна. Видимо, противник сперва разметал снарядами маскировку, оголил железобетон. Потом стал бить по амбразурам. Ведь достаточно внутрь дота попасть самому маленькому снаряду — осколки изрешетят все, а взрывная волна умертвит тех, кто уцелеет от осколков.
Я представил те минуты, когда немецкие снаряды стали рваться на лобовой части дота. Мои ребята сами были артиллеристами и поняли, что пришел их смертный час. Но ведь они поклялись: «Умрем, но не отступим!» И вот их пет…
Если бы нагон доты имели бронированные щиты и двери, их решение стоять до конца было бы оправданным. А что делать в теперешних условиях? Есть ли выход?
И я тут же отдал приказ: если враг переходит на поражение по доту из орудий прямой наводкой — выкатывать пушку на запасную позицию рядом с дотом.
Приказ под копирку переписали и разослали с посыльными. Но не иронию и получаса, как ко мне привели взятого в плен немецкого обер-лейтенанта; в полевом сумке его уже лежал один из экземпляров приказа.
— Где курсант, у которого вы отняли документ? — спросил я.
Обер-лейтенант выразительно провел ладонью под подбородком. Зарезан!..
С первого дня нам приходилось бороться с переодетыми лазутчиками. Противник засылал их к нам в тыл во множестве. Они нападали на одиночные машины, на часовых, на уединенные посты п отдельные орудийные и пулеметные гнезда. Борьба с ними отнимала много сил у курсантов.
15 октября враг продолжал нажим. Он постепенно все стягивал петлю окружения и методично расстреливал наши доты. Но теперь это у него получалось менее удачно: как только немецкие артиллеристы переходили на поражение, наши выбирались наружу, а после попадания в амбразуру возвращались. И все начиналось сначала.
В полдень, после очередной бомбардировки, над самыми вершинами деревьев пролетел самолет и разбросал листовки. В них было написано: «Доблестные красные юнкера! Вы мужественно сражались, но теперь ваше сопротивление потеряло смысл: Варшавское шоссе наше почти до самой Москвы. Через день-два мы войдем в псе. Вы настоящие солдаты. Мы уважаем ваш героизм. Переходите на нашу сторону. У нас вы получите дружеский прием, вкусную еду и теплую одежду. Эта листовка будет служить вам пропуском».
С едой у нас было еще сравнительно не плохо, хуже оказалось с теплой одеждой, — собираясь по боевой тревоге в большой спешке, мы не запаслись теплым бельем, а жечь костры было нельзя: немецкие минометчики были мастерами своего дела. Но больше всего тревожила судьба Москвы.
И все же надо отдать должное ребятам — у них хватило мужества, чтобы с юмором комментировать листовку.
В подразделениях еще посмеивались над листовкой, когда мы услышали рокот танковых моторов. Но теперь он приближался не с запада, со стороны речки, а с востока.