Неужели свои?
Вот показался головной танк, за ним второй, третий… Целая колонна. На переднем развевается знамя. Красное знамя! Ребята стали вылезать из окопов, из дотов. Наши! Наши идут на выручку!..
И вдруг крик через всю поляну:
— Да это же фашисты!
Только теперь все увидели кресты на бортах машины. Расчеты мигом заняли места, и почти одновременно несколько пушек встретили танки смертоносной сталью.
На самой удобной позиции стояло орудие лейтенанта Мусеридзе. Семнадцатилетний наводчик Костя Поляков попал в фашистский танк с первого выстрела, да так удачно, что танк сразу заполыхал костром. Но курсант не рассчитал отката орудия и окуляром прицела его ударило в глаз. Стрелять он больше не мог, и его место занял комсомолец Юрий Добрынин. Вот всполыхнул еще один фашистский танк. Вот снаряд угодил в автомашину с боеприпасами — огромный взрыв метнулся над шоссе.
Но уже с танков, с бронетранспортеров был высажен десант. Автоматчики крались от дерева к дереву — все ближе к артиллерийским позициям. Под березой установили станковый пулемет, и уже трассирующие пули стучат по броневому щиту пушки, А по сторонам, совсем рядом, рвутся снаряды: пристреливается один из танков…
Юрий наводил прицел хладнокровно. Выстрел — чуть в сторону. Выстрел — подпрыгнула и рухнула береза, придавив и пулемет и пулеметчиков. Теперь — по танку…
Бой длился не больше семи-восьми минут. Только одни танк успел удрать назад. Другой, шедший в голове колонны, пытался на максимальной скорости промчаться через наши позиции, но возле Сергеевки комсомольцы его встретили дружным залпом. Трудно было определить впоследствии, кто подбил танк, — в его корпусе нашли с десяток попаданий наших снарядов.
Всего было уничтожено четырнадцать танков и десять автомашин и бронетранспортеров, из них шесть танков и две бронемашины подбил комсомольский расчет Юрия Добрынина.
Позже Военный совет округа объявил ему благодарность; тогда еще редко награждали орденами и медалями.
Бой не прекращался всю ночь.
Звуки автоматной стрельбы могут многое сказать опытному уху. Замерзая в окопчике, кутаясь в шинели к стараясь хоть как-то растормошить, согреть друг друга, мы с Суходоловым прислушивались к полному бою, обменивались мыслями. Судя по всему, немецким автоматчикам удалось просочиться между дотами в наши боевые порядки. Если бы на КП прибыл в эти часы свежий человек он непременно решил бы, что училища уже смяты врагом, что вот вот начнут забрасывать гранатами командный пункт. Но нам-то эти ночные звуки говорили совсем об ином. Комсомольцы держались, Несмотря на то, что у немцев был огромный численный перевес, что они смогли разобщить гарнизоны дотов, комсомольцы держались! И мы верили; придет утро, а шоссе все еще будет нашим. И гитлеровцы еще не раз обломают зубы о стойкость курсантов.
Когда 16 октября взошло солнце, все вокруг было белым — выпал снег. Теперь нашим по-настоящему серьезным врагом стали не только снаряды и пули фашистов, но и холода.
Кольцо неумолимо сжималось. Чтобы раненые не попали в лапы врага, их еще раньше перенесли в землянки командного пункта. Но и там уже не хватало места.
Бой не прекращался. В критические минуты мы посылали отделения и даже взводы курсантов, чтобы освободить блокированные доты и батареи. Не всегда эти операции проходили успешно, и мы несли большие потери. Поредели наши ряды. Много свежих могил бугрилось на поле. Мне запомнился семнадцатилетний курсант Куршин, отчаянной храбрости юноша, и другой курсант — Кретов; в ночном бою они спасли своих товарищей.
Противнику удалось подавить почти всю первую линию дотов, однако с теми, что находились у самого моста и шоссе, он ничего не мог поделать, упорно лез на штурм и всякий раз нес большие потери.
Тогда гитлеровцы стали бить по дотам прямой наводкой из тяжелых зенитных орудий. Прежде всего по тому доту, который стоял возле самого моста и с рассказа о котором начались эти воспоминания. Немногие уцелевшие свидетели видели это. Видели, как после попадания что-то рвануло в доте, как оттуда повалил дым. Видели, как двинулась вперед танковая колонна и пехота. Потом видели, как мертвый дот «заговорил» снова…
Во второй половине дня к нам приполз раненый курсант Дорожкин. Он был внешним наблюдателем дота, которым командовал комсомолец лейтенант Алешкин. Этот дот замаскировали очень искусно: по виду обычный крестьянский дом, но внутри сруба был железобетонный артиллерийский полукапонир.
Дот Алешкина считался одним из самых результативных. Его гарнизон уничтожил несколько танков и не меньше сотни фашистов. Гитлеровцы никак не могли обнаружить этот дот, и потому, случалось, алешкинцы расстреливали врага даже в спину. И вот теперь мы узнаем, что и этот дот подавлен: сруб подожгли, сам дот был забросал гранатами. Весь гарнизон, за исключением Дорожкина, погиб…
Под вечер обстановка стала вовсе критической. Взводы, которые я посылал к переднему краю, теперь уже не могли пробиться туда. А немецкая пехота все лезла и лезла в атаку на последнюю линию обороны — вокруг КП. Казалось, вот-вот осилят. Но реденькая цепочка курсантов встречала их гранатами, автоматными очередями, последние уцелевшие пушки — картечью в упор… И фашисты не выдерживали.
Когда уже почти совсем стемнело, наблюдатель доложил с вершины березы, что колонна танков уже перешла речку и движется по шоссе: очередная попытка прорваться.
Чем остановить фашистов? Ведь, по моим данным, все, что могло противостоять врагу вдоль шоссе, уже было подавлено. А те пушки, которые уцелели возле КП, если и могут подбить танк, так только прямой наводкой. Но отсюда до шоссе километра полтора. Далековато.
Что же предпринять?
Я лихорадочно искал решение, а сверху (в перерывах между разрывами немецких мин) наблюдатель продолжал докладывать:
— Танки прошли речку… Движутся через Ильинское. Наших там не видно… Входят в Сергеевну… Проходят мимо разбитой зенитной батареи…
И вдруг послышалось восторженное:
— Ура! Ура! Кто-то подбил сразу два танка! А вот и еще загорелся! Еще один… — Курсант так свесился вниз, что чуть не падал. — Товарищ полковник, немецкие танки разворачиваются и уходят к речке…
Все время думаю: почему фашисты больше не пытаются пробиться танками по шоссе? Больше не хотят рисковать машинами? Вероятно, так. А ведь лам сейчас просто нечем было бы их задержать. Попросту печем. Крепко же мы их побили!
Меня отвлекают от этих мыслей: двое курсантов подводят незнакомого сержанта-пехотинца. Тот ранен, сам стоять не может, пытается доложить:
— Товарищ полковник… нас пробивалось к вам семеро… Вот добрался… получите пакет с приказом…
Приказ…
Я лихорадочно вскрываю конверт, читаю пляшущие перед глазами строки: «Приказываю… вывести вверенные подразделения артиллерийского училища для производства досрочного выпуска офицеров».
Потом были тяжелые дни — выходили из окружения.
Потом продолжалась война. Трудная, долгая… И те курсанты, что пробились к своим, уже через несколько месяцев снова сражались с фашистами во главе противотанковых взводов и батарей. А жизнь противотанкиста коротка — не всегда в единоборстве с танком ему удается выйти победителем. Не случайно бывалые солдаты говорили, что сапер и противотанкист ошибаются только раз в жизни.
Что я знаю о тех ребятах еще?
Знаю, что почти все, кто вернулся в училище, в те же дни подали заявление о вступлении в партию. В числе первых были лейтенанты Павел Александрович Карасев и Ирадион Илларионович Мусеридзе, курсанты Сергей Забаркин, Лебединский, Бычков, Лебедев, Перфильев…
Я старался назвать здесь все оставшиеся в моей памяти фамилии участников этих боев: и тех, кто уцелел, п тех, кто пал, чтобы вечно жить в памяти людей.
Я бы не хотел, чтобы у читателя сложилось впечатление, будто атаки фашистов на Малоярославецком направлении отбивали одни только курсанты. Нет, рядом с ними, воодушевленные их стойкостью и героизмом, дрались красноармейцы артиллерийских дивизионов, полков и стрелковых рот.