А в апреле 1917 года она поехала на Всероссийскую (Апрельскую) конференцию большевиков, повидала там Ленина. И вернулась еще более восторженная, одухотворенная. Не тогда ли на внутренней стороне своей сумки она написала: «Я — весна» (эта сумка хранится и сейчас в архиве ЦК ВЛКСМ).
И поручение ей партия дала, если так можно выразиться, «весеннее»: организовать Союз из подрастающей смены, ребят и девушек с замоскворецких предприятий. И снова беседы, вечера, лекции…
Летом на одном только заводе Михельсона Союз рабочей молодежи насчитывал уже более 100 человек.
Ближе к Октябрю — жестче становились задачи, труднее борьба. Члены Союза взрослели не месяцами — минутами.
Накануне огромных событий Люся Лисинова писала сестре:
«Дорогая Анаидочка, пишу только тебе, чтобы не прочла мама. Дело в том., что в Москве готовится нечто ужасное, подобное июньским дням в Париже и концу Парижской коммуны со стороны контрреволюции. Может, это будет сегодня, завтра — не знаем. Партийные комитеты уже в подполье, больше писать ни о чем не могу… Теперь, в минуту смертельной опасности он (рабочий класс. — Авт.) особенно сильно льнет к нам (большевикам. — Авт.) и всю надежду возлагает на нас. Теперь настроение не только у рабочих масс, но и у всех здоровых социалистических элементов боевое, приподнятое, деловое и энергичное…
Адреса своего, может быть, не придется писать. Пиши на институт. Вот он: Мытная, д. 44, кв. 89».
25 октября 1917 года пропагандист Лисинова выступает на митинге рабочих Даниловской мануфактуры, а вечером в кафе «Франция.» обучает санитарок первой медицинской помощи (сама она уже давно кончила медицинские курсы). В перерыве между делами Военно-революционного комитета (а Люся — его секретарь) она пишет открытку матери:
«Мамочка, дорогая, ты за меня не волнуйся, я ни в каком опасном месте не буду. Вуду или сидеть в лазарете, или буду в Совете; в общем ни в какие летучие отряды не поступаю. Затем, без толку на улицу не показываюсь и одна не хожу…»
Открытку эту она не успела дописать, не успела отправить. Она успокаивала маму, а спустя несколько часов шла в разведку вместе со своими товарищами Алешей Столяровым и Наташей Солуяновой.
Из Замоскворечья в Центр, в штаб восстания, под свист пуль и перекрестные взгляды патрулей. Они два раза благополучно миновали юнкерские посты. Люся была в новом пальто, в новой шляпке. «Ах, если бы мне еще вуальку, я бы была совсем барышня», — говорила она и, быть может, впервые так радовалась новой одежде: ведь это помогало делу революции.
Оба раза, возвратившись с задания, она начинала перевязывать раненых, готовить обеды на несколько десятков красногвардейцев и, не поспав, не отдохнув, снова шла по делам восстания. Шутила с Павликом Андреевым, с Сашей Киреевым — юными членами Союза молодежи. Ее не покидало праздничное настроенно.
27 октября она спешила на Даниловскую мануфактуру, а оттуда везла тюки хлопка — для баррикад.
30 октября снова пошла в разведку. На этот раз в ее руках был пропуск, в котором значилось:
«Предъявительнице сего Люсик Артемьевне Лиси-новой выдан сей пропуск на право выхода на улицы города Москвы для нужд Городского Рукавишниковского приюта». При чем тут приют? Конечно, это была новая уловка, способ, который снова помог смелой разведчице пройти в расположение белых.
А на другой день, 1 ноября, в 1 час дня, Люся пошла на Остоженку, к штабу белых, туда, где шли наиболее ожесточенные бои.
Ей говорили: «Не ходи. Там самое опасное место». Но она отвечала: «Еще не было случая, чтобы буржуазия без боя сдала хоть одну свою позицию — не то что власть, так что надо с этим примириться, как с неизбежным спутником всех пролетарских революций…» И смеясь, добавляла: «Жаль одного — в своей жизни я поела мало шоколада».
Она шла в разведку, как на праздник: в новом пальто, в новой шляпке, победно улыбаясь. Она и упала от юнкерской пули с замершей улыбкой. На улицах дул осенний ветер, жестко падал первый снег. Но разве революция не праздник, не весна человечества?
Революция победила. Но…
Лезли. Чтоб задушить первое в мире государство рабочих и крестьян. Республика в опасности!
И вот:
Двадцатилетние комбриги и комдивы громили отборные части Деникина и Юденича, Колчака и Врангеля, сбрасывали в море, выкидывали за границу оккупантов.
Именно в это время появилась легендарная надпись на заколоченных дверях: «Райком закрыт, все ушли на фронт».
В годы гражданской войны более 5 тысяч комсомольцев были удостоены высшей награды Родины — ордена Красного Знамени. А в документе, выдававшемся вместе с орденом, было сказано: «Тот, кто носит на груди этот высший пролетарский знак отличия, должен знать, что он из среды равных себе выделен волею трудящихся масс, как достойнейший и наилучший из них».
1919
Альберт Лапин —
комсомолец, участник гражданской войны,
кавалер одного из первых орденов Красного Знамени.
БОЕЦ
ПЕРЕДНЕГО КРАЯ
Г. Леонов, И. Осипов
Полк, которым командовал Лапин, уже несколько дней не выходил из боев. Схватки становились все злей, ожесточенней. По многу раз одни и те же деревеньки переходили из рук в руки. Царский адмирал Колчак, провозгласивший себя «Верховным правителем Сибири», не щадил сил, чтобы удержать Урал…
Лапин прильнул к биноклю. В двух слившихся у переносицы кружках различил поднимавшихся в новую атаку колчаковцев. Вот маленькие фигурки врагов поползли вверх — на высоту. Издали они напоминали муравьев.
Командир знал: сил у красноармейцев недостаточно, чтобы отбить натиск врага. «Как удержать высоту? — лихорадочно билась мысль Лапина. — Снять бойцов с других участков? Враг только об этом и мечтает. А помощи ждать неоткуда».
Взгляд командира скользнул по группе конных разведчиков, сгрудившихся у штаба. Лапин дорожил этими лихими, отчаянными парнями, не раз пробиравшимися в тыл врага. Он знал — не каждый боец может стать хорошим разведчиком. Но сейчас иного выхода не было…
— По коням! — подал команду Лапин и, наскоро объяснив задачу, вскочил в седло.
Разведчики устремились за ним. Они скакали по лощине, стараясь приблизиться к врагу незаметно. Лапин любил внезапность атак — человек беспредельной храбрости, он презирал показную лихость, приводившую к лишним потерям. Ценя бесстрашие, он больше всего уважал военную хитрость.
Как он и предполагал, атака удалась. Колчаковцы заметили кавалеристов слишком поздно, когда уже заработали красноармейские клинки. Враги заметались. Врубаясь в самую гущу беляков, Лапин успел заметить, как поднимаются цепи бойцов, залегших на высоте. Что было дальше, Альберт уже не видел. Страшная боль пронзила тело…