Некоторое, но не очень большое. К его многочисленным грехам не относилась способность нагло лгать себе самому.
— Мне жаль, что я попросила, — сдавленно проговорила она.
Он почувствовал себя полным ничтожеством.
— Я мог и не соглашаться, — ответил он, но и вполовину не так галантно, как должен бы.
— Ну да, я совершенно неотразима, — пробурчала она.
Он бросил на нее острый взгляд. Потому что она — вот именно! — была неотразима. Тело богини, улыбка сирены… Даже сейчас ему приходилось прилагать массу усилий, чтобы не наброситься на нее. Сбить с ног. Поцеловать еще раз… и еще…
Он вздрогнул. Плохо. Очень плохо.
— Вам стоит уйти, — сказала она.
Ему удалось выкинуть руку вперед — истинно джентльменский жест.
— Только после вас.
У нее расширились глаза.
— Я не пойду туда первой.
— Вы что же, думаете, я уйду и оставлю вас одну на пустоши?
Она уперла руки в боки.
— Поцеловали же вы меня, даже не зная моего имени!
— Вы сделали то же самое, — не остался он в долгу.
Она даже рот открыла от возмущения, и Себастьян почувствовал опасное удовольствие от того, что смог ее поддеть. Это обеспокоило его еще больше. Он обожал пикировки, но Господи-боже, словесная дуэль — это же танец, а не чертова драка!
Несколько бесконечных мгновений они сверлили друг друга глазами, и Себастьян не знал, чего он ждет: что она выпалит свое имя или потребует назвать его собственное.
И он сильно подозревал, что она раздумывает примерно над тем же самым.
Но она ничего не говорила, просто жгла его взглядом.
— Несмотря на мое недавнее поведение, — наконец произнес он (должен же кто-то из них наконец начать вести себя как взрослый, а кроме него, похоже, некому) — я джентльмен. И не могу бросить вас одну в такой глуши.
Она недоверчиво огляделась.
— Вы считаете это глушью?
Он стоял и раздумывал, что же в этой девушке так выводит его из себя? Ведь, видит Бог, она может достать кого угодно, если захочет!
— Прошу прощения, — произнес он с достаточной долей изысканной вежливости (наконец-то к нему начинает возвращаться привычная легкость!) — я безусловно, оговорился.
И он улыбнулся ей. Галантно.
— А что, если та пара все еще… — она не договорила и махнула рукой в сторону дома.
Себастьян раздраженно вздохнул. Будь он один — а именно так все и должно было быть — он шагнул бы на лужайку, громко и радостно возвестив: «Внимание, я приближаюсь! Кто не с законным супругом и не спрятался, я не виноват!»
Это было бы просто восхитительно. Именно то, чего от него ожидает все общество.
И совершенно невозможно с незамужней барышней на хвосте.
— Они почти наверняка ушли, — произнес он, подходя к дыре в изгороди и заглядывая внутрь. Потом повернулся к незнакомке и добавил: — А если и нет — они хотят остаться незамеченными не меньше вас. Опустите голову — и полный вперед.
— У вас, похоже, немалый опыт в таких делах, — заметила она.
— Немалый. — Ну что же, так оно и есть.
— Понятно. — У нее напрягся подбородок и он заподозрил, что если бы стоял ближе, то смог бы расслышать скрежет зубов. — Как мне, похоже, повезло, — сказала она. — Я получила урок от настоящего мастера.
— Да уж, свезло.
— Вы со всеми женщинами так невежливо себя ведете?
— Почти ни с кем, — не раздумывая, ответил он.
У нее приоткрылся рот, и ему захотелось закатить себе оплеуху. Она попыталась это скрыть, но он успел разглядеть между удивлением и возмущением вспышку неподдельной боли— перед ним, безусловно, стояла женщина эмоциональная.
— Я имел в виду, — начал он, едва сдерживая стон, — что когда я… Нет… Когда вы…
Она стояла и выжидательно смотрела. А он совершенно не знал, что сказать. И вдруг понял, что торчит здесь, как полный идиот, прекрасно понимая, что существует как минимум десяток причин, по которым такое положение вещей совершенно неприемлемо.
Он совершенно не знает, что сказать — раз. Он, конечно, повторяется, но ведь обычно он всегда знает, что сказать — два. Особенно женщине — три.
Он, как правило, необычайно говорлив — четыре. Благодаря этому качеству он ни разу за всю свою жизнь не оскорбил ни одной женщины, разве что она на самом деле этого заслуживала — пять. А эта женщина не заслуживала ничего подобного — шесть. А это значило (семь), что ему необходимо извиниться, а он (восемь) совершенно не знает, как это сделать.