Однажды Лиетт рассказала мне про этого человека. Среди обычных людей вольнотворцы – легенда. Блестящие изобретатели, алхимики, чарографы, инженеры и не только. А среди вольнотворцев Два-Одиноких-Старика был близок к божеству. Историй, написанных о его гениальности, хватило на десять книг – у Лиетт в коллекции хранилось девять. Я понятия не имела, правдивы ли они.
Но обо мне и себе он был прав.
Мы понимали друг друга.
Так что я закрыла глаза и медленно выдохнула.
– И что тогда ты от меня хочешь? – спросила я.
Он повернулся к своему малюсенькому городку и окинул его взглядом с грустной, жестокой улыбкой. И крошечный огонек в его глазах вспыхнул ярче.
– Все, что мне необходимо, – ответил Два-Одиноких-Старика, – это абсолютное разрушение двух самых могущественных держав Шрама.
6. «Отбитая жаба»
Жизнь измеряется сделками. А конкретнее – хреновыми сделками.
Всякий новый шрам, который ты зарабатываешь, всякий труп, который ты оставляешь, всякое нежноокое миловидное личико, с которым ты просыпаешься рядом – у всего есть цена, знаешь ты об этом или нет. Шрамы не появляются без боли, трупы не остаются без тех, кто за них мстит, а всякое завоеванное сердце в конце концов разобьется.
Цена не бывает хорошей или плохой, а всего лишь той, которую ты хочешь или не хочешь платить. Но, парадоксально, все сделки хреновые потому, что любая сделка, которую стоит заключить, означает следующее – ты лишишься того, что никогда не вернешь.
В случае сделки, предложенной мне, цена была в самом деле высока. Помимо того, что я крайне вероятно просто-напросто погибну, так ничего и не добившись, предложение Двух-Одиноких-Стариков разрушить как Империум, так и Революцию – это плюс-минус просьба забить на здравый смысл в принципе. В конце концов, мне хватало неприятностей в сражениях с одним магом или одним танком… а как, черт возьми, он намеревался уничтожить две державы, практически оными кишащие – это вне моего разумения.
Я, безусловно, не гениальный вольнотворец. А с другой стороны, я и не сошла с, мать его, ума.
Он просил невозможного. Он предлагал безумное. Он надеялся отомстить за тысячи павших душ разрушением двух держав. И взамен…
Взамен…
Взамен он предлагал мне мою месть.
Все до последнего имена из моего списка. Всех магов, которые перешли мне дорогу. Руки, которые нанесли мне шрамы, глаза, что беспомощно смотрели и ничего не делали, пока я истекала кровью в темноте, всех, из-за кого я до сих пор просыпаюсь от глубокого сна с криками, застрявшая на этой холодной, темной земле.
Он мог мне их дать. В этом я не сомневалась. Город, может, и погиб, но гений, его выстроивший, остался. У Двух-Одиноких-Стариков хватало доносчиков, сторонников и денег для гарантии того, что даже самые неуловимые представители моего списка не улизнут от его хватки. Или моей.
Как я сказала, единственная цена, о которой стоит задумываться – та, которую ты готов заплатить. И потому я направилась вниз – по коридорам таверны, мимо суровой мадам Кулак – и добралась до подвала, к закрытой двери.
Ведь то, что он мне предлагал… я была готова заплатить.
– Идиотка.
Соглашались не все.
– Я чуял его страх, его отчаяние, – прохрипел Какофония из кобуры пылающим голосом. – Никакой он не блестящий ум. Он скорбящий вдовец, что цепляется за хладный труп. Потакая его мании, ты тратишь наше время.
– Я всего лишь его выслушиваю, – отозвалась я.
– Ты слышишь то, что хочешь услышать.
– Если учесть, что меня сейчас отчитывает говорящий револьвер, не могу сказать, что это так.
– Он ни к чему нас не приведет. Добыча уйдет из твоих рук еще дальше. Твоя месть сойдет на нет и станет эпитафией на твоей могиле, не более.
– А твое тело? – Я глянула на него сверху вниз. – Оно тогда тоже отменяется, верно? Вот потому-то ты и расстроен.
Он умолк, вспыхнул жаром. Так я и поняла, что попала в точку. Считывать эмоции живого оружия – штука непростая, но я-то, в конце концов, Сэл Какофония. Я проворачивала штуки покруче.
– Он предлагает нам способ убить больше магов, – продолжила я. – А это значит больше магии для тебя, а это в свою очередь значит, что ты получишь желаемое куда раньше.
– Не забывай, почему мы добываем мне новое тело, дорогая, – прошептал он. – Мне бы очень не хотелось, чтобы ты мучилась галлюцинациями об альтруизме.
Теперь притихла я. Не только потому, что выдвинутое обвинение было мне ненавистно, но и потому, что мы стояли у двери, к которой меня отправил Два-Одиноких-Старика, и мне не хотелось, чтобы кто-то увидел, как я болтаю с револьвером.