– Но если бы и хотела, то определенно провернула бы все куда лучше.
– Дерьмо из-под птицы, – хмыкнул над бокалом Джеро.
– Пардон?
– А, нет, я не про тебя, – махнул он рукой. – Это я про другую нелепо идиотскую вещь, которую мне кое-кто только что сказанул. – Он снова хмыкнул. – Брось. Я слышал молву. Ты? Сэл Какофония? Женщина, которая избежала петли тем, что вызвала обвинителя на состязание по выпивке? Очаровашка?
Я тоже глотнула вина.
– Ну, чтобы прогнуть на такое все правосудие, нужно-таки быть очаровательным, а?
– Тогда валяй, – отставил Джеро бокал.
– Что?
– Скажи что-нибудь очаровательное.
– Сейчас?
– Сейчас.
– Ну я не могу, знаешь ли, вот так, по команде.
– Вот видишь, а это вроде как обязательное условие.
– Ладно, блядь. – Я хлопнула остаток вина, грохнула бокалом об стол, потом подалась к Джеро. Сверкнула полу-усмешкой – той половиной, что без шрама – и уставилась на него, вскинув бровь. – О, погоди, тебе что-то в глаз попало.
Джеро моргнул.
– Что?
Я наклонилась еще ближе – так, что дыхание коснулось шеи, а шепот зазвучал на ухо:
– Наше будущее.
Я удержала эту близость еще на мгновение, а потом опять откинулась на спинку и оценила выражение лица Джеро. Тот уставился на меня, беззвучно уронив челюсть, широко распахнув глаза, ослепленный обожанием и…
А, погоди, нет.
То был старый добрый ужас.
– Что, – произнес Джеро, – это было?
– Очарование, – ухмыльнулась я. – Я и не ожидала, что такой обыватель сумеет его оценить по достоинству.
– Я и не ожидал услышать подобное от того, чьи прошлые отношения были не с подушкой, – покачал он головой. – Откуда ты вообще это взяла? Ты что, обдолбанной это придумала? Или ты прям сейчас обдолбанная? Или это вообще я обдолбанный?
– Ой, давай только без драмы, – зыркнула я. – В правильных условиях, заверяю тебя, эта фраза работает.
– Каких условиях? – Джеро встретил мой хмурый взгляд улыбкой – такой, которую мне не хотелось сбить с его лица. – Это когда ты револьвер у виска держишь?
– В следующий раз, когда использую эту фразу и все пройдет как по маслу, спросишь сам. – Я не сдержала ответной улыбки. – У человека, что будет выходить из моей спальни.
– Даже не знаю, проживу ли столько, чтобы дождаться. – Джеро рассмеялся. – Скажите мне откровенно, мэм, такое хоть раз срабатывало?
Моя улыбка вдруг померкла.
Я опустила взгляд.
Я моргнула, и ту долю мгновения темноты, которая показалась вечностью, я увидела ее: черные волосы, влажные, приставшие ко лбу, когда она встала с постели и принялась неловко искать очки; усмешка, кривая, как очки на носу; губы, на которых остался мой вкус, когда она посмотрела на меня и сказала…
«Такое вообще хоть раз срабатывало?»
Я уставилась на свой пустой бокал.
– Ага. Однажды.
Я ощутила взгляд Джеро так же остро, как и то, как исчезла его улыбка. Он открыл было рот, но передумал. Поднял взгляд, махнул проходящей мимо подавальщице.
– Простите, мэм. У нас тут малость пустовато. Еще бутылочку Имперского красного, будьте добры.
Девушка улыбнулась, кивнула, отошла. Я заворчала.
– Лучше б виски.
– Мы пытаемся не отсвечивать. Это имперский город, здесь пьют Имперское красное. – Джеро фыркнул. – Кроме того, от виски у меня во рту ожоги.
– Ох ну бля, надо б, может, взять тебе чашечку вкусненького молочка.
– Вот видишь? – Джеро ткнул в меня пальцем. – Вот это вот? Поэтому-то ты и не можешь быть очаровашкой. Так определенно выражается грубая физическая сила.
Я открыла было рот для ответа, но слова оставили меня, так же как мое внимание оставило Джеро, как только я уловила движение у входа в таверну. Какую бы остроумную шпильку я ни заготовила для Джеро, ей пришлось подождать.
Потому как в двери только что вошла женщина, которую мне было нужно убить.
9. Где-то
– Опять пропустила учения.
Я помню ее голос. Точнее то, как он просачивался в комнату задолго до нее самой.
Кто-то называл ее пронзительной. Один командир легиона, с жутким вкусом в опере, выдал о ее голосе, что он «сродни паре неразлучников, если один упился в слюни, чтобы заглушить другого». Лично я всегда находила в нем некое прямолинейное очарование. Она не была склонной к пустой болтовне. Когда она заговаривала, она всегда подбирала для тебя каждое слово.
Но тем утром, когда, стянув с головы подушку ровно настолько, чтобы мрачно уставиться на нее из своего гнезда сбитых простыней, я начала понимать, что́ тот командир имел в виду.
Может, он тоже был с похмельем после шести бутылок.