Он, этот страх, сердцам влюбленным,
как украшению эмаль,
лишь прибавляет благородства,
будя в них светлую печаль.
И пусть он душу нам терзает,
и пусть его нам не избыть:
лишь тот достоин быть любимым,
кто не надеется им быть.
И пусть порой упрям ревнивец,
и безрассуден, и жесток,
все ж ревность для любви — экзамен,
и, значит, ревность — не порок.
И хоть любовь твердит, что ревность
ей много нанесла обид,
но все же выходки ревнивцев
она для виду лишь бранит.
Коль ревность действует во славу
разгневанного божества,
оно ей многое прощает,
пусть даже ревность не права.
И тот, кто сетует, что ревность
с него, мол, не спускает глаз, —
тот просто хвалится любовью
и хочет зависть вызвать в нас.
Влекут бок о бок колесницу
самодержавной красоты
и тот, кто ревностью томится,
и тот, чьи не сбылись мечты.
Мы в жертву красоте приносим
сердца, изнывшие от мук, —
увы, не примет меньшей жертвы
она от преданных ей слуг.
О просвещеннейший Монторо,
великой мудрости пример,
кому не по душе Вергилий,
кому не угодил Гомер!
Любовь и ревность неразлучны,
но их твой ум разъединил
(что никому не удавалось,
лишь у тебя достало сил).
Но силы тратил ты напрасно:
сознайся, что, когда ты всех
мнил убедить в невероятном,
ты сам не верил в свой успех.
Ты уподобился софистам,
готовым спорить целый век,
что белый снег, как уголь, черен,
а черный уголь бел, как снег.
Пусть в хитроумных рассужденьях
твой ум надменный изощрен,
все ж в лабиринте доказательств,
я вижу, заблудился он.
Недоказуемого жаждет
твой дерзкий разум все равно:
ведь все, что доказать возможно,
уже доказано давно.
Едва на некое сужденье
легло клеймо неправоты,
тотчас по-рыцарски на помощь
спешишь к беспомощному ты.
Защиту беззащитных мнений
тебе препоручила честь, —
и мне с тобою спорить трудно,
хоть много возражений есть.
И если я с тобою спорю,
то это только потому,
что так, увы, повелевает
твой разум моему уму.
Я признаюсь, что с бо́льшим пылом
мой разум следом за тобой
пустился бы непроторенной,
никем не хоженной стезей.
Но поднялся́ твой смелый разум
ввысь на такую крутизну,
что за тобой вослед отправить
свой робкий ум я не рискну.
Я знаю, не со зла, Монторо,
твой разум, распластав крыла,
с вершины ринулся на ревность,
в ней видя воплощенье зла.
О ревности ты судишь строго:
но я, сама ее познав,
могу судить о ней по праву,
и я скажу, что ты не прав.
Все ж пальму первенства вручаю
тебе за ум я и талант:
ты с делом справился не хуже,
чем с тяжестью небес Атлант.
И коль окажет мир доверье
твоим пророческим словам, —
навек от ревности избавясь,
тебе воздвигнут люди храм.
И меж невольников влюбленных
все станут счастливы, едва
их всех из клетки золоченой
освободят твои слова.
Тогда исчезнут подозренья,
рассеется нелепый страх,
и канет в вечность недоверье,
а ревность превратится в прах,
и все вдруг обернется благом, —
что хочешь, то и выбирай:
успех, удачу, радость, счастье —
и на земле настанет рай.
И будет род людской обязан
отваге твоих мудрых слов
желаннейшим освобожденьем
от нестерпимейших оков.
И все ж мой долг перед тобою
совсем иной, чем долг других,
ведь без твоих стихов, Монторо,
не родилось бы и моих.
Но будут люди иль не будут
в грядущих ревновать веках, —
наш спор о ревности закончит
другой поэт в других стихах.
РОМАНС,
в котором выражается скорбь, вызванная разлукой с любимым
О мой возлюбленный, пора,
пора с тобою мне проститься:
мне слезы не дают писать,
велит мне время торопиться.
Пусть буквы черные несут
к тебе печаль моих стенаний, —
на свете нет чернее букв,
и горше нет воспоминаний.
Прости, неровен почерк мой,
слезами полита бумага:
то, что диктует мне огонь,
соленая смывает влага.
Мешают слезы мне писать,
вступая в распрю со словами:
едва перо найдет слова, —
как все уж сказано слезами.