Несытая память,
ужель тебе мало
терзать меня снами
минувшего рая?
Ужель тебе мало
ночами шептать мне
о пламенных взглядах
и нежных объятьях?
Ужель тебе мало
былое блаженство
сегодняшней мукой
вонзать в мое сердце?
Зачем ты твердишь мне
о горькой обиде,
о том, что мне счастья
вовеки не видеть?
Зачем ты вину мою
в ссоре с любимым
бедой называешь
непоправимой?
В своем непрощенье
жестоко упряма,
меня ты, как плетью,
бичуешь словами;
словами, что милый
нес бережно в дар мне,
наносишь теперь ты
мне злые удары.
Зачем ты пророчишь,
что там, на чужбине,
другою любовью
пленится любимый?
Что там завлекут его
в сети коварно
все новых красавиц
все новые чары?
И вдоволь он местью
своей насладится —
за призрак обиды
воздаст мне сторицей?
Зачем ты смущаешь
мой разум смятенный,
твердя, что разлука
рождает измену?
О, сколь ненадежна
любовная верность, —
лишь тот ее данник,
кто ею отвергнут.
Слывет к переменам
врожденная склонность
извечным недугом
мужского сословья.
Пусть так, но ведь есть же
на свете мужчины,
что свято хранят
свою верность любимой.
Могу ли поверить,
что тот, кто мне дорог,
не чужд лицемерья
и чужд благородства?
Но слышу я, память,
как ты отвечаешь,
что в жизни дурное
сбывается чаще.
Вот так — то с надеждой,
то с ужасом в сердце —
я ночью и днем
между жизнью и смертью.
Молю тебя, память,
реши мою участь:
казни иль помилуй,
но больше не мучай.
ЭЛЕГИЯ,
в которой женщина, прощаясь с возлюбленным, не в силах скрыть свою скорбь
О, если все ж, любимый мой,
я после всех страданий
в груди для жалоб сохраню
последнее дыханье,
и в еле тлеющей золе
моих надежд умерших
воскреснет, чудом уцелев,
хоть веточка надежды,
и жизни слабый ветерок
вдруг на меня повеет,
и склонишь ты ко мне свой слух
на краткое мгновенье,
и, спрятав ножницы свои,
безжалостная Парка
еще на миг мне жизнь продлит
бессмысленным подарком, —
к моей печали прикоснись, —
в моих словах ей тесно;
как лебедь, покидаю жизнь
я с лебединой песней.
Уж вечная подходит Ночь,
услышь меня ты прежде,
чем Ночь замкнет своим ключом
мне трепетные вежды;
обнимемся в последний раз:
пусть нежность нас задушит
в своей петле и, слив тела,
сольет навечно души.
Пусть отзовется голос твой,
дрожа тоской прощальной,
но пусть невысказанных слов
не оборвет рыданье.
Ты к моему лицу свое
мне приложи печатью
и холод щек моих омой
потоком слез горячих,
и, смешивая слезы, мы
ни от кого не скроем,
что в двух сердцах рождает их
одно и то же горе.
Соединенье наших рук
и сомкнутость ладоней
пусть скажут то, о чем язык,
увы, сказать не волен.
Хоть в час прощания, молю,
всецело мне доверься
и дай мне вексель губ твоих
и дарственную сердца,
чтоб, к водам Стикса подойдя,
могла твоим оболом
я заплатить за перевоз
угрюмому Харону.
Мою любовь, молю, прими:
она в тоске предсмертной
из хладной вырвется груди
с последним стуком сердца;
пусть перейдет к тебе ее
животворящий пламень,
в надежду превращая боль,
как хаос — в мирозданье.
Ты дай ей сладостный приют
в обители сердечной
и пребывай моей любви
хранителем навечно.
Прощай, любовь моя, прощай
и скорбь мою прости мне:
уходит милый от меня, —
я ухожу из жизни.
ГЛОССЫ
ГЛОССА,
в которой говорится о превратностях судьбы
Ты завтра слезы будешь лить
Ты весел, но не знаешь ты,
что станет, на твое несчастье,
конец безоблачного счастья
началом горькой маеты.
Тщеславие твоей мечты
судьба не в силах укротить...
Как ей тебя предупредить,
что миг блаженства быстротечен?
И, ныне весел и беспечен, —
ты завтра слезы будешь лить.
И все же в голосе твоем
дрожит предчувствие угрозы:
в любви всегда и смех и слезы,
сначала — смех, они — потом.
Еще ты весь горишь огнем
любви — но правды не сокрыть,
узнаешь ты, что значит жить
обманутым своим кумиром...
Владея ныне целым миром —
ты завтра слезы будешь лить.