И не грехи мои
меня убьют, — я сражена любовью.
Умру я от любви
и смертью положу конец злословью.
Меня любовь казнит, но не вина, —
достойней смерть, коль от любви она.
И я прошу прощенья
за те обиды, коими, любя,
в ответ на подозренье,
быть может, оскорбила я тебя...
Но ты, кто мнит, что я любви не стою,
мирись и ты с моей неправотою.
ЛИРЫ,
в которых выражены горестные чувства, вызванные долгой разлукой с любимым
Услышь, любимый мой,
измученной души моей стенанья,
их ветер за тобой
несет, превозмогая расстоянья...
Ужель, о ветер, их развеешь ты,
как ты развеял в прах мои мечты?
Но коль в безвестной дали
теперь твой слух, должны твои глаза
услышать стон печали в строках,
где спорила с пером слеза...
Пусть речь моя достичь тебя не властна,
пусть к ней ты глух, — но ведь и я безгласна.
Пусть в мир счастливых грез
тебя уносит зелень и прохлада
и пусть при виде слез
твоя не просыпается досада:
тебе природа явит существо
и счастия и горя моего.
Когда ручей болтливый
слова любви доверчивым цветам
с улыбкой шепчет льстивой,
склоняя нежно их к своим устам, —
в потоке быстротечных обещаний
твой смех — на берегу моих рыданий.
Когда ты средь листвы
услышишь в стоне горлицы прощанье
с мечтами, что мертвы, —
ты уличишь в невольном подражанье
и зелень блеклую, и скорбный стон:
она — моя мечта, и муки — он.
Когда блуждаешь взором
ты меж цветком и гордою скалой,
они немым укором
тебе напомнят горький жребий мой:
моя любовь — как хрупкое растенье,
и как скала над ней — твое забвенье.
Когда олень пронзен
стрелой коварной, по отвесным кручам
к ручью стремится он,
томясь от боли, смертной жаждой мучим,
в его судьбе таится мой удел:
меня терзает скорбь, как сотни стрел.
Когда бежит, спасаясь,
трусливый заяц от лихих борзых, —
едва земли касаясь,
от страха он не чует ног своих;
так и мою надежду ревность злая
преследует повсюду, как борзая.
Когда прекрасен день,
ты вспомни, что таким же было счастье...
Но вдруг находит тень,
и солнце меркнет — близится ненастье.
Вот так и жизнь моя, любимый мой,
окутана предгрозовою тьмой.
Так от самой природы
узнаешь все ты о моей судьбе,
и я свои невзгоды
не стану пересказывать тебе;
где б ни был ты — на суше иль на море,
тебя везде мое отыщет горе.
Когда же, о, когда
ты возвратишь мне глаз твоих сиянье?
Ужель пройдут года,
пока окончатся мои страданья?
Едва увижу свет любимых глаз,
в моих все слезы высохнут тотчас.
Когда ж твой голос страстью
мне слух пронзит, чтобы моя душа,
захлебываясь в счастье,
тебе навстречу ринулась, спеша,
и, торжеству желанья вторя эхом,
в моих глазах всплыла счастливым смехом?
Когда же осенит
меня, как благодать, твой облик милый,
чтоб горечь злых обид
на радости свиданья я сменила?
Ужели мук моих низка цена
и я не уплатила все сполна?
Когда ж увижу снова
я прелесть черт любимого лица?
Загадку счастья слово
бессильно объяснить нам до конца...
Увы, как может рассказать искусство
о том, чего вместить не в силах чувства?
Ты, жизнь мою губя,
надеждой не смягчаешь ожиданья...
Так долго нет тебя,
что смерть скорей назначит мне свиданье.
Обиды терн в душе моей возрос,
но я полью надежду ливнем слез.
ЛИРЫ,
в которых женщина, потерявшая любимого супруга, изливает свою скорбь
Утесам вековым
я скорбь мою, которой не измерить,
могу лишь им, немым,
моим немым свидетелям, доверить,
коль горестей моих ужасный вид
в безмолвный камень голос не вселит.
Жестокие мученья
крадут последние у жизни дни...
Когда ж для облегченья
хочу о муках рассказать, они,
меня сбивая с ног свирепым шквалом,
петлёю душат и разят кинжалом.
Нет, радости чужой
я не завидую, у мук в неволе;
для зависти такой
нет места в сердце — царстве вечной боли.
Жизнь словно страшный сон, и в этом сне
чужое горе мнится счастьем мне.
О счастье быстротечном
воспоминанья взяты горем в плен;
мысль о блаженстве вечном
не в силах сокрушить тюремных стен.
Все скрыло горе, словно мгла ночная,
и было ль счастье — я уже не знаю.