ОТВЕТ СЕСТРЕ ФИЛОТЕЕ
ФРАГМЕНТЫ
Высокочтимая сеньора: мое расстроенное здоровье и естественная робость не по моей воле вынудили меня столь непростительно промедлить с ответом[3]. Мое неловкое перо, не успев коснуться бумаги, остановилось перед двумя непреодолимыми преградами. Первая из них (и для меня — важнейшая) суть сомнения в моей способности ответить достойным образом на ваше ученейшее, красноречивейшее, благодетельнейшее и деликатнейшее послание. Вторая же заключена в невозможности выразить вам всю мою благодарность за вашу чрезмерную и нежданную милость — издание моего скромного труда[4], — милость столь безграничную, что она превзошла бы чаяния самые честолюбивые и мечтания самые тщеславные; даже мысль о подобной милости не осмелилась бы посетить меня, и все благодарственные слова на свете не в силах вместить чувствуемой мною признательности.
Сочинительство для меня не пустая прихоть, а потребность души, дарованная свыше. Едва забрезжил во мне первый луч разума, как вместе с ним пробудилась страсть к познанию, страсть столь пылкая и неодолимая, что ничьи укоры, — а их было множество, — ни мои собственные сомнения, коих тоже было немало, не в силах были принудить меня отступиться от того, чего властно требовала моя натура и что было вложено в меня богом... Я ли не молила господа загасить во мне огонь разума, поелику, как полагают многие, женщине разум ненадобен и даже вреден. Но господь не внял моим мольбам, и тогда замыслила я похоронить себя, свое имя и вместе с ним и свой разум в обители... В ней уповала я найти убежище от себя самой, но, увы, и обитель не смогла отвратить меня от моей природной склонности, ибо не в силах я уяснить, в наказание иль в награду послало мне небо сию страсть... Видит бог, сколь ни тщилась я подавить мучившую меня жажду ревностным ему служением, она лишь пуще во мне разгоралась...
Входя, однако, в подробности сего единоборства со столь рано пробудившейся во мне страстью, о коем я желала бы дать вам, высокочтимая сеньора, представление в полной мере, скажу, что мне не минуло еще и трех лет, когда моя сестра, старше меня годами, будучи послана нашей матерью брать уроки чтения, шалости ради взяла меня с собою; и, слушая урок, я преисполнилась столь пылким желанием выучиться читать, что, как могла, постаралась уверить учительницу в том, что моя мать просила ее обучать меня чтению совместно с сестрой. Учительница не поверила столь неправдоподобной просьбе, однако, дабы доставить мне удовольствие, прошла урок и со мною. За первым уроком последовали другие, и учительница, удостоверившись в моей способности с легкостью усваивать ее уроки, продолжала давать их мне теперь не в шутку, а всерьез: под ее руководством я выучилась читать за столь короткое время, что уже читала свободно, когда сия тайна сделалась известна моей матери, ибо учительница скрывала от нее наши уроки, с намерением поразить ее моими успехами и получить причитающееся ей вознаграждение за полный курс; я же молчала, страшась наказания за то, что осмелилась брать уроки без позволения. Та, что меня обучала, еще жива (да хранит ее господь!) и может подтвердить правдивость вышеописанной истории. Помнится, в то время я была большой лакомкой, что свойственно детскому возрасту, однако я запрещала себе лакомиться сыром, услыхав от кого-то, что от сыра притупляются умственные способности, а по мне уже тогда страсть к знаниям пересиливала столь присущую детям страсть к лакомствам. В возрасте шести или семи лет, умея читать и писать, а также довольно искусная в шитье и рукоделии, что было непременным для девочки, я от кого-то узнала, что в Мехико есть школа, называемая Университетом, где обучают разным наукам; едва услыхав о том, я принялась досаждать моей матери неотступными и настойчивыми мольбами переодеть меня мальчиком и отправить в Мехико, к родственникам, дабы я могла продолжить свое образование в Университете. Разумеется, мои мольбы были напрасны, и, верно, ко благу моему, однако я не замедлила дать исход моей страсти, с головой погрузившись в многочисленные книги из дедовской библиотеки, и никакие уговоры и наказания не в силах были отвратить меня от сего занятия. Так что, когда меня все же отправили в Мехико, все в столице поражались не столько моим способностям, сколько моей памяти и обилию сведений, запечатленных моим еще детским разумом, коему в столь малые лета привычно разве что разбираться в буквах. Там я принялась за изучение латыни и едва ли не за двадцать уроков освоила ее порядочно; мои успехи в науках занимали меня столь сильно, что я, гордясь, как всякая женщина, да еще в столь юном возрасте, своими длинными волосами, не раз обрезала их на длину четырех — шести пальцев, с тем чтобы за время, потребное для достижения ими прежней длины, я преуспела в изучении той или иной науки; в случае неудачи я вновь обрезала себе волосы в наказание за нерадивость, ибо почитала несправедливым украшать волосами голову, столь скудно наполненную знаниями, кои единственно могут служить ее истинным украшением.
3
«Ответ поэтессы достославной сестре Филотее» был вызван посланием дона Мануэля Фернандеса де Сантакрус-и-Саагуна, епископа Пуэблы, скрывшегося под именем сестры Филотеи.
4
Речь идет об издании «Послания в духе Афинагора» (Афинагор — апологет христианства, автор послания императору Марку Аврелию в защиту христианства). Послание это не предназначалось Хуаной Инес де ла Крус для публикации, но дошло в рукописи до епископа и было им опубликовано, а затем прислано Хуане Инес в сопровождении письма, на которое и отвечает поэтесса.