Выбрать главу

— Алечка! — возбужденно воскликнул Гайдай. Согнувшись тощей буквой «Г», он помогал Гребешковой справиться с ремнем. — Не ругайте Исраэля Аркадьевича! Без консультанта-историка нам ни за что не разрешили бы вести раскопки, даже понарошку!

— Слышала? — горделиво обронил Изя, и с важностью прошествовал к выходу.

Толпа актеров и актрис, операторов и звукорежиссеров повалила следом, смеясь и галдя. Нас с Ритой затянуло в людской поток и вынесло за огромное смотровое окно — наклонную стеклянную стену, пронизанную солнцем, окунуло в бестолковую суету. Разноязыкие эхо сбивались в заполошную стаю, а вот четкие надписи троились, повторяя смысл по-арабски, по-русски и на иврите.

В толчее преобладала белизна распашных одеяний палестинцев и строгая чернота иудейских костюмов. На этом фоне яркие рубашки европейцев или цветастые сари казались чуждыми, как букеты на весенней пашне — той, что с тающим снегом в междурядьях.

Тревожными нотами в разгульном мотиве выглядели фигуры солдат — молчаливые стражи всем своим видом намекали: враг не пройдет.

Встречали киношников тоже люди военные, хоть и без знаков различия.

Простоватый, хиппующий Дани Лешем — на нем мятая оливковая форма сидела, как на вешалке. Быстроглазый Ури Алон, достойный своего деда. Ариэль Кахлон, холодный и безжалостный — для чужих. И огромный Амир Ршепа.

Пожав крепкую, жесткую руку Ари, я подивился фамилии Амира. Хоть мы друг друга и спасали во дни странной Semi-war, Полувойны, но обращались всё по именам, да по кличкам.

— Ршепа? — задрал я бровь. — Звучит, как Ржепа…

— Еще как звучит! — засмеялся Видов. — Амир меня гонял, как гашековский Ржепа — бравого солдата Швейка!

Фельдфебель-громила гулко хохотнул, и моя ладонь угодила в его пятерню, словно в капкан.

— Всё верно, — зарокотал Амир, слегка помяв мне руку. — Это моего прадедушку звали так — Ржепа. Сам-то он — из чешских евреев и, как только закончилась Первая мировая, попал на подмандатную территорию. А там свою фамилию прадед… как это… — Ршепа щелкнул толстыми пальцами.

— Адаптировал, — подсказал Олег.

— Во-во! Заделался, короче, Эрджепом, на местный лад. Ну, а я… А что — я? В иврите буквы «же» как бы нету, хе-хе…

— Привет, верзила! — Рута грубовато приласкала Амира, пытаясь охватить необъятное тулово.

Ршепа нежно стиснул экс-командиршу.

— Здравия желаю!

— Шалом, мальчики! — хрустально зазвенел Наташин голос, и Talia Eastleigh полностью завладела вниманием вояк. — Всё готово?

— Машины поданы, гэвэрэт! — бойко отрапортовал Ури, и расплылся в белозубой улыбке, явно не по уставу. — Киноналадочный комплекс на трехосном полноприводном шасси, большая светотехническая база, тоже на трех осях, кинотехническая модель на двухосном шасси, модификация трехосного аппаратно-технологического автобуса «Штаб-салон», плюс три джипа сопровождения.

— По машинам! — царственно скомандовал Гайдай.

* * *

Нанюхавшись бензиновых выхлопов, запаха дикого жасмина и солено-влажного морского духа на улицах Тель-Авива, мы выехали за город, сразу попадая на скудный простор библейской пустыни.

Караван держал курс на восток, к Кумрану — безрадостной местности у самого Мертвого моря. Впрочем, нас влекло не тамошнее сухое плато, с его сыпучими скалами и таинственными пещерами, а близость Иордана, полного, хоть и мутной, зато прохладной воды — жизнерадостный Изя обещал киношникам искупать их в реке. И все дружно проголосовали «за».

Ну, это лишь кажется странным. Да, в эти самые дни московские снега неохотно тают, и мысль о купании приходит на ум лишь оголтелым моржам, вроде покойного Колмогорова. Даже здесь, в Израиле, термометр показывал плюс восемнадцать.

«Самое то!», — как бодро выразился Жигунов.

Но налетел хамсин, и красный капилляр градусника живо дотянулся до тридцати двух.

Хамсин — сущее проклятие Израиля. Наташка рассказывала, как ее мучали головные боли и доставала бессонница, как улыбка натягивала иссыхающую кожу на лице, а теперь я и сам прочувствовал всю прелесть хамсина — суховея, что доносит пустынный жар Сахары и ее мелкий песок. Мельчайший прах — он не скрипит на зубах, вообще не ощущается, но, если не хочешь, чтобы пыль забила твои легкие, изволь укутать голову в покрывало, по-бедуински, или хотя бы носи маску.

Спрячься, забейся в нору, в пещеру, в убежище, и пей воду! Много воды, иначе сам не заметишь, как усохнешь, а сердцу тяжко придется — поди-ка, прокачай загустевшую кровь, тягучую, будто варенье!