— Приехали! — объявил я. — Дальше — ножками! Длинными, такими, стройными…
Девчонки чмокнули меня по очереди.
— Лёня поражает своим мальчишеством, — чуток лукаво сощурился Чухрай, пальцем приглаживая усы. — Энергия, экспрессия, гротеск! И всё в удалом, сумасшедшем ритме!
— И ни одного лишнего кадра, — поддакнул я. — Но, именно потому, что Гайдай — мальчиш этакий, ему не снять того, что выходит у вас — светлой пронзительности, жалостливого потрясения…
— А люди равно льют очистительные слезы… — медленно проговорил Григорий Наумович. — Слезы радости и слезы печали…
Бархатно ударил гонг.
— Объявляется посадка на рейс по маршруту Москва, Шереметьево — Берлин, Шёнефельд…
— Товарищи! — пылко воззвал Леонид Иович. — Не отстаем!
— Гайдай шагает впереди-и, — насмешливо пропел Чухрай, перефразируя известный мотив, — Гайдай шагает впереди!
Перонный автобус, чудилось, лег на брюхо и полз по гладкому бетону. Пассажиры дисциплинированно держались за поручни, дивясь невероятному силуэту.
— Никогда не летал на сверхзвуке… — пробормотал Старос, глядя за окно. — Не знаю даже, каково это…
— Быстро, — улыбнулся Видов. — Заметно, как земля перемещается, уходит под крыло.
Остроносый «Ту-144» наплывал, изумляя хищным очерком фюзеляжа и громадным килем с прорисью красного флага. «Ил-96», что выруливал подальности, жался к земле, словно пугаясь высоты, а вот «сто сорок четвертый» рвался вверх, вытягиваясь на длинных, птичьих стойках шасси.
Самолетная дверь отворялась на уровне третьего этажа, и к ее порогу приткнулся огромный спецтрап с эскалатором.
— Ого! — впечатлилась Рита, глянув вверх. — Я даже не думала, что он такой… Здоровенный, высоченный!
— Истребитель-переросток, — усмехнулся я.
Лишь став на ступеньку «лестницы-чудесницы», мне удалось пожать руку Гайдаю.
— Леонид Иович, как вы?
— Жив! — ухмыльнулся мэтр. — Я читал вашу раскадровку «Видео Иисуса», Миша. Думаю, может выйти очень даже стилёво. Правда, есть кое-какие мыслишки… Надо будет надавить на Эшбаха, как следует, а то, знаете, какой-то у него перекос в сторону мужских персонажей. И это надо очень аккуратно подправить. Например, сделать из Сьюзен Миллер не просто секретаря, а, вдобавок, ассистента, референта и айтишника!
— Хм… — задумался я. — Автор может и повозбухать…
— А если намекнуть автору, что эта роль достанется Маргарите Гариной? — хитро прищурился Гайдай.
— Бросится переписывать!
В тамбуре нас встретили улыбчивые стюардессы, и увели направо, в задний, чрезвычайно длинный салон. Слева по полету стояли блоки из двух кресел, справа — по три. Через несколько рядов светло-синяя обивка сидений чередовалась с оранжево-желтой. Закрытые багажные полки зрительно интегрировались с плафонами освещения, переходя в потолочный свод. Стилёво.
Мы с Ритой уселись вдвоем, а Наташа пристроилась напротив, подсев к Руте и Олегу. Обе кумушки тут же принялись шушукаться и хихикать — Видов улыбнулся, по-мужски снисходя до милых женских слабостей.
«Евины гены!» — подумалось и мне, пока я не прислушался. И не убедился, к стыду моему, что Рута с Натой не просто трепались. Шимшони пересказывала «Талии» свой последний разговор с Ципорой — они по-прежнему общаются и даже дружат.
Со слов Ливни, вербовка Наты реально стала трамплином в ее карьере, вознеся в депутаты Кнессета от партии Ликуд. А сам «казус Истли» явился той самой соломинкой, что сломал спину бедному «верблюду» — старому закону о гражданстве.
В результате он был с её, Ципоры, подачи полностью переработан. Например, там появился интересный пассаж: «возвращенцами» теперь считаются также иностранцы, не являющиеся иудеями по Галахе, если они «могут иным способом подтвердить свою историческую или культурную связь с народом Израиля».
Шимшони всё потешалась, как Рехавам загнал в угол главу миграционного ведомства вопросом, способен ли тот прочитать Экклезиаста с кумранского свитка. Чиновник в ответ, что, естественно, нет — это же архаическое наречие. А рабби ему: «Ага! Вы не можете, а вот та, что вами названа „девицей непонятного роду-племени“ — запросто! К тому же, благодаря ей, народ Израиля обрел самую древнюю из известных редакций данной книги. Так что еще неизвестно, кто больший иудей — вы или Талия Истли!»
Рита приткнулась сбоку, сбивая настрой, и украсилась улыбкой.
— Вспомнила сейчас, как Лея хвасталась! Сейчас, говорит, бабу Лиду в два раза сильнее люблю. И деда Филю. Больше-то нет! — подавшись ко мне, она тихонько спросила: — А Наташка тебе ничего про своих родителей не рассказывала?