Все-таки, совместное распитие спиртных напитков у русских сродни ритуалу. Собутыльники чуть ли не сродняются!
Уж не знаю, до чьих кабинетов дозвонился Шадрин, но тех, с кем пил, он не подвел — с утра за нашей экспедицией заехала знакомая «шишига», и отвезла на вертолетную площадку. «Ми-8» уже раскручивал винты, глухо свистя турбинами.
Подбежал пилот — пригибаясь, удерживая фуражку на голове — и крикнул:
— Залезайте! Почту я уже погрузил!
И мы рысцой двинулись к «вертушке», расселись в гулкой ребристой утробе. Мне было чуток неприятно — одолевала память о моей польской одиссее. Но, с другой-то стороны, хорошего в тогдашних эскападах тоже хватало. Как я тому резиденту по челюсти съездил! До сих пор приятно вспомнить…
Винтокрылая машина наклонилась — и оторвалась от земли, поднялась, закручивая пыльные вихри…
А час спустя садилась на военном аэродроме. Истребители-перехватчики почтительно выстроились с краю, словно освобождая место для серебристого «Ту-95МС», с гулом запускавшего двигуны, ворочавшего огромными винтами — лопасти скрещивались, набирая обороты. А техники заряжали барабан — цепляли шесть противокорабельных ракет Х-65СЭ. Четыре их товарки уже висели под крыльями.
К нам вразвалочку подошел пилот в комбезе, с гермошлемом под мышкой.
— Кто из вас — Михаил Петрович Гарин? — спокойно спросил он.
— Я!
Летчик улыбнулся моей армейской лихости, и представился:
— Павлыш, Юрий Алексеевич, командир «девяносто пятого». Прошу на борт!
Кивнув членам «экспедиции», он развернулся и пошагал к самолету.
— Ну, давайте! — я крепко пожал руки «провожающим».
— Етта… Увидимся, хе-хе…
— Ох, ты! — спохватился Дворский, движением плеча освобождаясь от рюкзака. Порывшись, он достал картонную коробку с артефактами, и протянул ее мне. — Держите, Миша! Вы уже и так директор НИИВ… Пора учреждать Институт Внеземных Культур!
— Спасибо…
Пряча коробку в свой рюкзак, я краснел, вспоминая «хватательный рефлекс», но Федор Дмитриевич по-своему объяснил мой румянец, пробившийся сквозь загар.
— Потянете, Миша, потянете! — засмеялся он. — А мы с Бур Бурычем еще что-нибудь с Луны вам подкинем! Ну, пока! Инночке привет!
— Обязательно, Федор Дмитриевич! Всем пока!
Я догнал Павлыша, и зашагал рядом.
— И куда мне, Юрий Алексеевич? — спросил со смирением.
— Ну, по всему «эмэсу» не слишком-то и разбежишься, — улыбнулся командир. — Там у нас две гермокабины — носовая и задняя. Заселитесь в корму. Ну, давайте! Мне сюда, вам — туда.
Командир пошагал к носу «стратега», а я — к хвосту. Под самым килем блестела остеклением кабина и торчали стволы спаренного орудия. Туда мне и дорога.
В тесном объеме задней гермокабины гостя встречал сам КОУ — командир огневых установок. Артиллерии в его хозяйстве я насчитал три спарки ГШ-23 — кормовая, верхняя задняя и нижняя задняя. Все полусферы под прицелом! Уж не знаю, как были устроены «эмэсы» в моем родимом гамма-пространстве, но здесь — так.
— Добро пожаловать! — театрально воскликнул КОУ, кругленький, лысенький и румяненький. — Занимаете место оператора. А сейча-ас… Музыка, туш! — он вручил мне металлический сосуд с герметичной крышкой.
— А… это что?
— Это? — засветился КОУ. — Это как бы писсуар! Заполняется вручную, путем поднесения к соответствующему органу. Объем — один литр, поэтому хлебайте жидкости поменьше, а то не влезет!
— Большое вам человеческое… — пробормотал я, усаживаясь. Спинка сиденья и чашка с парашютом стыковались под углом девяносто градусов — не особо развалишься. Военщина…
Борта и потолок кабины покрывала зеленая ткань вроде лавсана, прятавшая войлок. Ну, это в тех местах, где не переплетались шланги, трубы и кабеля. Я сидел пониже, рядом с люком в днище, а выше выпирала чашка сиденья КОУ — чуток виднелся его попенгаген и парашют.
— О, разбегаемся… — пробормотал лысый. — Слышь? Ты бы уперся нижней конечностью в порожек шпангоута, а верхними хватайся за трубы подачи воздуха!
Я послушался совета, и спросил:
— Трясет?
— О! — радостно донеслось сверху. — Скачешь, как мячик!
«Девяносто пятый» с ревом пронесся по взлетной, и я перестал чувствовать себя ковбоем на родео. Лишь вибрация гуляла по фюзеляжу — турбовинтовые скручивали воздух, вытягивая «эмэс» на высоту. В двух круглых блистерах по бортам невинно голубело небо.
«Пять минут, — облегченно улыбнулся я. — Полет нормальный!»
Тот же день, позже
Белград, Дединье